РЕЗИНОВЫЙ МОРЯЧОК На рассвете принесли телеграмму. Сонная Алла прочитала вслух: “С Добрым утром. Позвоните Трифонову.” И номер телефона. - Шутит кто-то, что ли? - Алла обернулась к маме. - Может и шутят, но ты все же позвони. Радиопередача “С добрым утром!” была в те годы популярна так, как сейчас игры вроде “Поля чудес” на телевидении. Впрочем, старшему поколению это сравнение наверно покажется обидным. Хотя телевизоры тогда уже начали завоевывать свои пьедесталы в квартирах, они еще совсем не предоставляли собой буйный источник пестрой информации. Их чаще воспринимали как экзотический предмет роскоши, требующий внимательного и даже почтительного отношения. Впрочем, об этом я уже, кажется, говорил. А радио было “свойским”, этаким родственником-балагуром в каждой семье. Во многих домах его звук никогда не приглушался (что повелось, видимо, с войны) -привыкали к нему, как соседи по коммуналке к журчанию воды из бачка в туалете, который фатально никто не мог починить. А по воскресеньям, в 9.30 утра вся страна в буквальном смысле приникала к своим кухонным радиоточкам: “В эфире передача “С добрым утром!” - и духовые инструменты играли бодрые позывные. Многие, у кого были магнитофоны - те, катушечные, с большим зеленым глазом-индикатором - заранее приносили их и прилаживали рядом с радиоприемником микрофон. Ибо очень часто в “Добром утре” передавали песни, которые на следующий день становились общенациональными шлягерами. Владимир Трифонов, приславший Алле загадочную телеграмму, славился тем, что фанатически разыскивал новых звезд (правда, слово “звезда” тогда употреблялось в сугубо ироническом смысле). Он работал в тандеме с другим редактором - Дмитрием Ивановым, который хоть и был близким другом Трифонова, но к некоторым его “открытиям” относился скептически. “Скажу честно, - пожимает плечами спустя тридцать лет Дмитрий Георгиевич Иванов, - мне эта Пугачева тогда совершенно не приглянулась. Ну, еще одна певичка. Но Трифонов разглядел в ней нечто, поэтому в дальнейшем “тянул” Аллу, главным образом, он”. Тут необходимо произнести несколько слов о редакторах в “Добром утре”. Эти люди не имели строго очерченного круга однообразных обязанностей. Они сами писали тексты, разыскивали музыкальный материал, были ведущими, в конце концов. (Кстати, в качестве одного из младших редакторов в то время там трудился Владимир Войнович.) А такие, как Трифонов, еще и пытались открыть новые имена. Он, конечно же, не имел возможности своевольно пустить в эфир никому не известную девочку. Поэтому сперва он обратился к Козлову - главному редактору редакции сатиры и юмора Всесоюзного радио, в чьем ведении находилась и передача “С добрым утром!”. Валентин Иванович Козлов внимательно слушал Трифонова, когда тот обещал ему, что скоро некая Пугачева станет знаменитостью. “Хорошо, - согласился Козлов. - Давай попробуем. Но новые неприятности мы себе заработаем”. Дело в том, что репертуар “Доброго утра” к этому моменту уже много раз подвергался обличению со стороны высшего руководства Гостелерадио и мэтров тогдашней эстрады. Все эти прелестные песенки, которые теперь кажутся образцом невинной лирики, тогда именовались “пошлыми, бездуховными и вульгарными”. Кроме того, человеку, не имеющему высшего музыкального образования, тут вообще не. на что было особенно рассчитывать. Так что и Козлов, и Трифонов изрядно рисковали, когда вводили в свой “храм” эту рыжую студентку. “А вот это студия - здесь мы и запишем твоего “Робота”, - улыбнулся Трифонов. - Так что скоро прославишься на всю страну”. Алла ахнула. Она завороженно оглядела все эти лампочка, км о почки, тумблеры, катушки с лентами, ряды плоских картонных коробок, на боку у которых были небрежно написаны цифры. Потом увидела микрофон. Он показался ей огромным. Тут девочке стало страшно: как к нему можно подойти? А спеть в него? Она привыкла к замарашкам - концертным микрофонам, но этот был величественный, как памятник... Одним прекрасным воскресным утром “Робот” вышел в эфир. “И эта песня сразу стала очень популярной, - говорит Михаил Танич, автор текста. - После Аллы ее перепела чуть ли не вся женская часть нашей эстрады “Робота” исполняли во всех ресторанах, а это всегда было показателем большого успеха”. “Что ж, Алла, - ликовал Трифонов через пару недель после премьеры “Робота” -редакцию завалили письмами: пусть, просят, эта девушка еще чего-нибудь споет. Начальство пока колеблется, как с тобой быть, так что останавливаться нельзя Туг один молодой композитор свои песни принес, может попробуешь?” Композитора звали Владимир Шаинский. Но Пугачева, возможно, по сей день не догадывается, каким затейливым путем к ней попали его песни. Шаинского тогда мало кто знал. Незадолго до этого он окончил консерваторию и вполне искренне намеревался посвятить себя серьезной академической музыке - писал симфонии, струнные квартеты. Но, как ни банально это звучит, нужда заставила его искать возможности легкого и быстрого заработка. Тогда Шаинский и сочинил несколько незатейливых песенок и пришел с ними в “Доброе утро”. Первое произведение, которое он представил на худсовет программы, называлось “Как бы мне влюбиться?” Худсовет не пришел в особый восторг от опытов молодого автора, а кто-то даже с недовольством выговорил ему, что вся эта песня - набор штампов, который оставит слушателей совершенно равнодушными. “Но потом, - продолжает Шаинский, - с каким-то трудом песню все-таки приняли. При этом мне сказали, что исполнителя я должен найти сам и добавили, что он должен быть популярным. Я совершенно не разбирался в эстраде и спросил, кто же сейчас популярен. Мне назвали Муслима Магомаева и дали его телефон. Я позвонил: “Здравствуйте, Муслим Магомедович. Вот у меня есть песня, принятая в “Добром утре”. Вы можете ее послушать?” - “Да”, - ответил он приятным баритоном. Я прямо по телефону сыграл песню. - “Муслим Магомедович, вам понравилась песня?” - “Да”. -“Вы сможете ее исполнить?” - “Да”. - “А когда?” - “Ну примерно через полгода”. Полгода я никак не мог ждать и позвонил другому знаменитому певцу, Эдуарду Хилю. Поскольку он был из Ленинграда, то жил здесь в гостинице. Представился, объяснил, зачем звоню. “Ну что ж, приходите ко мне завтра в “Метрополь”, тут у меня в номере фортепьяно стоит - сыграете”. На следующий день в десять утра я прибегаю в гостиницу. Дверь в номер открыта, какая-то бабуля метет пол: “Что? Какой Хиль? Да он еще вчера вечером уехал...” Я стал в панике обращаться к знакомым музыкантам, и мне порекомендовали одного молодого певца. Мы быстро обо всем договорились, но в передаче мне вдруг сообщили, что программа уже сформирована. И из шести песен, которые в ней должны быть, пять поют мужчины. Нужна была женская песня. “Ну хорошо, - говорю я в отчаянии, - а кого вы посоветуете из женщин?” - “Ну, например, Анну Герман”. А я даже не знал, что Герман живет в Польше. Не мог же я ее пригласить в Москву из Варшавы. Я взмолился: “Так что же мне делать? Значит песня не пойдет?” - “Да, если не найдете певицу, то не пойдет... Правда, тут есть одна из художественной самодеятельности - голосок слабенький, еле поет... Мы несколько раз уже давали ее в эфир, так даже письма приходили. Но вкус-то у народа понятно какой”. - “А как ее фамилия?” - “Да зачем вам ее фамилия - она никому неизвестна”. - “А все таки?” - “Ну, Пугачева.” Кто-то из редакторов предложил Шаинскому, чтобы эта самая Пугачева записала песню без него, чтобы не смущать неопытную девушку. “Ну, а если тебе не понравится ее исполнение, то песня не пойдет”. Шаинский с горя согласился. “Через пару дней я зашел на радио заполнить какие-то документы, и секретарша мне говорит: “Хотите увидеть вашу будущую исполнительницу? Вон в углу за роялем сидит”. Я посмотрел - действительно сидит, разбирает мои ноты и что-то вполголоса напевает. Автор текста толкнул меня в бок: “Ты посмотри, что нам подсунули - да у нее совсем голоса нет...” - “Ладно, отвечаю, посмотрим”. Потом, конечно же, не выдержал и явился на запись. Притаился, чтобы она меня не увидела. В студию скоро пришла Алла и начала петь. Вот тут я обалдел...” Тогда в “Добром утре” проводился конкурс среди песен - “Мелодия месяца”. То есть радиослушатели своими письмами высказывались в поддержку той или иной новой композиции, после чего выявлялся победитель. (Сейчас мы без обиняков назвали бы подобное мероприятие хит-парадом, но в то время одно употребление такого “буржуазного” выражения повлекло бы собой закрытие программы.) Песенка “Как бы мне влюбиться” получила грандиозное количество корреспонденции - прочие произведения оказались в явных аутсайдерах. Трифонов ликовал и при каждой встрече с Козловым торжествующе поднимал вверх указательный палец: “Я вам говорил!” Козлов добродушно взирал на него сквозь стекла очков. Шаинский тоже был воодушевлен. Он носился с нотами по этажам и вскрикивал своим зычным голосом: “Вот! Я еще одну песню принес! Ее только Алла будет петь!” Это была песня “Не спорь со мной”. “Она тоже стала победителем конкурса! - смеется, вспоминая, Шаинский. - Скоро мне позвонил кто-то из “Доброго утра” и сказал, что поскольку я уже второй раз стал победителем конкурса с одной и той же певицей. Союз композиторов выразил протест и обвинил передачу в нечестном подсчете голосов. “А что мы-то с вами можем сделать?” - спрашиваю. - “Предлагаю вам такой план - откажитесь от вашего первого места Мы его дадим другому. А вашу помощь редакции мы никогда не забудем”. Я не согласился, а этот конкурс скоро вообще прекратили. Может, отчасти из-за нас с Аллой”. Валентин Иванович Козлов наслушался многого по поводу этой “бездарной девицы”. Главный редактор музыкального вещания Чаплыгин, сам композитор, к тому же председатель ревизионной комиссии Союза композиторов, возмущался: “Сколько раз я приказывал - на пушечный выстрел не подпускать к радио самодеятельность!” Вскоре Козлову пришлось приводить Аллу на записи чуть ли не тайком и едва ли не по ночам: днем студию занимали серьезные артисты. Зинаида Архиповна негодовала: “Да как же можно девчонку на ночь отпускать? Что это за радио такое? Есть у них там комсомольская организация?” За каждую запись Козлову удавалось пробивать для Пугачевой целых две ставки -по пять рублей каждая, итого червонец - огромные деньги! Алла очень подружилась с Ивановым и Трифоновым. Они повсюду появлялись вместе, и их уже стали называть “неразлучной троицей”. Алле льстило знакомство с такими людьми - обоим было уже по тридцать лет, за плечами - институт кинематографии, а сколько всего они знали! “Мне было так забавно видеть, - говорит Дмитрий Иванов, - как она слушает нас, открыв рот. Трифонов же просто за ней ухаживал. Он бывал у нее дома, познакомился с родителями. Правда, Алла не отвечала ему взаимностью. Но и он любил ее наверно, не столько как женщину, а как какое-то свое творение. Он даже немного учил ее петь. Говорил, например: “Вот здесь не надо обертонов, пой “белым” звуком...” Троица нередко прогуливалась до Парка культуры, где тогда собирал артистическую публику пивной ресторан “Пльзень”. Там всегда разливали не очень дорогое чешское пиво. Трифонов с Ивановым брали по паре запотевших кружек себе - ну и маленькую для Аллы. Как-то по дороге в Парк культуры Трифонов вдруг схватил Аллу за локоть и почти что закричал, указывая куда-то в сторону: “Смотри, смотри! В честь тебя уже машины называют”! Алла прищурилась и увидела, как по Крымскому мосту движется огромны трейлер, на боку которого было выведено “Alka”. (Так называлась какая-то фирма - то ли чешская, то ли польская.) С этого момента Иванов с Трифоновым именовали свою юную подружку исключительно Алкой. Они подолгу болтали - о будущих передачах, о песнях. Даже о политике, но редко, потому что их юная подружка сразу начинала скучать и озираться по сторонам, выискивая знакомые лица. Во время одного из таких вечеров Трифонов вдруг торжественно достал из-под стола свой портфель, щелкнул его медными замочками и вытащил маленькую игрушку - резинового морячка. - Ой, какой смешной! - воскликнула Алла. - Вот этот бравый юноша, - почти патетически произнес Трифонов. - теперь будет символом нашей нерушимой дружбы! Смотрите! Туг Трифонов окунул морячка в свою кружку пива и слегка притопил. Тот тут же всплыл в жидкой пене. - Он никогда не потонет, чтобы ни случилось! Даже в темном пиве - и там не потонет! Бери, Алка, с него пример! Его хранительницей я назначаю тебя! С этими словам Трифонов вручил девушке игрушку, и пивные капли с него упали ей на платье. ... Этот морячок еще долго их забавлял. Все трое дурачились, делая вид, будто тот живой - то не в меру важничает, то строит из себя тихоню. Потом, как-то после шести-семи кружек все решили, что морячка настигла геройская смерть, и закопали его в Нескучном саду. Через несколько дней Алла нашла место “погребения” и “оживила” любимца. Может, он до сих пор пучит свои линялые глазки где-то в темном ворохе старых вещей дома у Аллы Борисовны? Как-то в “Доброе утро” прислал свою новую запись Эдуард Хиль - это была песня под названием “Великаны”. Певец педантично приложил к этой записи и оркестровую фонограмму, т.е. собственно, один аккомпанемент к песне. “Поскольку автором песни был наш приятель, - продолжает Дмитрий Иванов, - то мы договорились с ним и смонтировали все таким образом: куплет поет Хиль, куплет - Алла. И не сообщая Хилю, смело пустили это в эфир. Певец такого сюрприза никак не ожидал и устроил на радио жуткий скандал: “Меня, такого популярного исполнителя - да с какой-то безвестной девчонкой!” Узнав об этом, Алла рыдала и говорила: “Я ему еще докажу... Я еще буду популярнее его...” Многие мэтры решительно отказывались, чтобы рядом с ними в каком бы то ни было качестве находилась эта “нахалка из самодеятельности”. Довольно типичный случай произошел однажды в саду “Эрмитаж”. Предприимчивые эстрадные деятели каждое воскресенье устраивали там большие сборные концерты, где всякий доставший билет мог за раз увидеть добрую дюжину знаменитостей. Недолгое время этими представлениями ведал Лев Штейнрайх, артист Театра на Таганке и один из режиссеров “Доброго утра”. Благодаря сердечной дружбе со Штейнрайхом Трифонов договорился с ним, чтобы в программу поставили его “крестницу” - хотя бы с одной песней. Вот как об этом писал Иванов в журнале “Алла”: “Какой же жуткий скандал разразился, когда об этом узнали корифеи... Ладно уж, не стану называть имен тех, кто заходился в истерике, требуя вышвырнуть за ограду эту... как ее... Пугачеву. Сама она стояла в двух шагах от эпицентра этого позорнейшего урагана с лицом, выражавшим не то “сейчас пойду и повешусь”, не то “а пошли вы все...”, короче, концерт был под угрозой срыва. - Ребята, не могу! - сказал нам белый как мел Лева Штейнрайх. - Мне самому она нравится. Но гляньте на них. Они же меня сожрут заживо! - А мы? - спросили мы. Лева побледнел еще больше, хотя, уже, казалось, некуда, и крикнул страшным фальцетом: - Пугачева будет в программе! Корифеи испуганно отошли в кусты. А потом на сцену вышла Пугачева... В те времена не было никаких цветных дымов, лазерных лучей и с бесившегося полуголого балета. Глуховатый рояль и одиноко торчавший микрофон -вот и все дела. И печальная девочка, никак неодетая, никак не выглядевшая... Ладно бы еще она вышла со своим популярным “Роботом”, так нет же1 Она решилась исполнить песню Бориса Савельева на стихи Инны Кашежевой “Я иду из кино”... Я знал эту песню, - продолжает свой рассказ Иванов, - совсем не годящуюся для людей, пришедших развлечься воскресным вечерком. В ней говорилось о девочке, увидевшей в старой хронике отца, погибшего на войне. С первых же слов зал удивленно притих. Я ни звука не услышал из зала и тогда, когда песня закончилась. А потом был настоящий обвал. Пугачеву не хотели отпускать, требовали песню на “бис”, требовали .“Робота”...” Трифонов считал себя триумфатором в тот вечер. Он провожал свою юную Галатею домой и все говорил о том, что теперь Пугачевой открыта дорога на телевидение. Алла смущалась: - Да что вы, Володя, мне и прийти туда не в чем. Да и пою я пока не очень... Когда шесть лет назад Трифонов умер, Пугачевой не было в Москве, и о несчастье она узнала лишь по возвращении. Алла Борисовна тут же приехала к вдове с огромным букетом цветов. С тех пор она всегда старается хоть ненадолго заглянуть домой к Трифонову в день его рождения, когда собираются все друзья - вспоминают, смеются и плачут. Слова Трифонова о телевидении были не праздными. Им с Ивановым предложили делать там новую программу, взяв за основу их же радиопередачу “Наш календарь”. Художественная идея “Календаря” заключалась в следующем. “Мы набирали самые разные исторические факты и даты, - объясняет Иванов. - Изобретение пишущей машинки, день рождения Моцарта, основание Палаты мер и весов во Франции и так далее. Из всего этого мы делали такой забавный рассказ - находили всякие смешные факты и так далее”. Телевизионную версию календаря назвали “С днем рождения”. “Но поскольку только говорить здесь было бы уже неинтересно, то мы прослаивали передачу всякими музыкальными номерами. Каждую неделю в 10.30 мы выходили в эфир, поздравляли всех, кто родился на этой неделе в любые годы и века и начинали свой рассказ о разных событиях. Но мало того, что мы подавали эту информацию в забавной форме, мы еще и сами вытворяли черт знает что - рядились в каких-то рыцарей и так далее”. Можно смело утверждать, что “С днем рождения” в каком-то смысле оказалась предтечей “Утренней почты). На тогдашнем унылом телевидении подобных программ были считанные единицы, поэтому не удивительно, что к Трифонову и Иванову в буквальном смысле выстраивалась очередь из артистов, которые непременно хотели бы выступить у них. Несколько раз Трифонову удавалось пропускать в программу любезную его сердцу Аллу, выслушивая потом на летучках очередные обвинения в потакании “смазливой бездарности”. Увы, теперь мы никогда уже не сможем увидеть ту юную Пугачеву, поющую в студии передачи “С днем рождения”: все видеоматериалы в целях экономии размагничивались буквально на следующий же день. А сама передача просуществовала лишь два года - 1968 и 1969, после чего ее закрыл новый руководитель Гостелерадио Сергей Георгиевич Лапин. следующая глава оглавление