Категория: "Вестник "Апреля" №3 (141) 2013

Опубликовано: 11 августа 2013

Просмотров: 5228

Народные СССР

Примадонна

(из очерков «И я там был, мёд-пиво пил» писателя, юмориста, путешественника и по совместительству кировоградского преподавателя и ученого Бориса Григорьевича Ревчуна о его встречах со звездами советской эстрады)

На десерт предлагаю читателям воспоминания о другой, куда более известной Алле Борисовне – Пугачевой. Она вскочила в последний вагон – стала последней, кому было присвоено, по нынешним меркам, винтажное звание «Народный артист СССР». И было это 20 декабря 1991года, когда первый вагон поезда под названием «Советский Союз» уже втягивался локомотивом истории в бесконечный, без проблесков света в конце, туннель забвения.

Концерты Пугачевой прошли у нас в конце октября-начале ноября 1977 года. Исключительно в Кировограде. Она не захотела разрывать недельные гастроли на утомительные переезды, смену гостиниц и прочие неудобства кочевой артистической жизни. Еще в предварительном телефонном разговоре певица предупредила, что больше двух концертов в день она ни за что работать не будет. То, что среди всех артистов советской эстрады Пугачева в то время была «номер один», – знали все. Поэтому мы прекрасно понимали, что далеко не всем страждущим ее послушать посчастливится попасть в Кировоградскую филармонию и что уговаривать артистку удостоить своим пением еще какой-нибудь город области особых шансов и смысла не было. Узнав об эксклюзивно кировоградской дислокации гастролей, Анатолий Диброва, другие работники Светловодского горкома комсомола шибко на меня обиделись. Пришлось оправдываться и утешать пионеров комсомольского арт-предпринимательства нашей области: мол, в следующий раз – непременно, в первую очередь… Увы, следующего раза не получилось. Толя, прими мои запоздалые извинения!

Начало кировоградских гастролей певицы совпало с главным комсомольским праздником – Днем рождения ВЛКСМ. Кроме комсомольских работников, на второй, вечерний концерт Пугачевой явился весь бомонд кировоградского областного партхозактива. Руководство обкома комсомола решило на этот раз получить от своей концертно-коммерческой деятельности не только материальную выгоду, но и моральные дивиденды на вложенный арт-капитал. Первый секретарь Алексей Скичко выделил мне свою служебную машину, чтобы я «слетал» в его кабинет за букетом гвоздик, а секретаря обкома комсомола по пропаганде Валерия Мальцева попросил выйти перед началом концерта на сцену и сказать звездной гостье несколько соответствующих случаю теплых слов, а заодно сделать рекламу областному комитету комсомола. Валерий Викторович начал с того, что Кировоград по приглашению комсомола уже успело посетить с концертами немалое количество очень популярных артистов, но никого из них мы не ждали с таким нетерпением, как вас, уважаемая и всеми любимая Алла Борисовна. Вы, мол, на день рождения комсомола устроили всем, не только комсомольцам, настоящий праздник и т. д. За дословное изложение приветствия своего отраслевого секретаря я, «за давностью срока», не ручаюсь, а вот ответное благодарственное слово певицы мне запомнилось хорошо. Особенно врезался в память такой пассаж: «Мне уже исполнилось 28 лет – я из комсомольского возраста вышла, но я обещаю – как там у Пахмутовой с Добронравовым, “Не расстанусь с комсомолом, буду вечно с молодым!”» Как в воду глядела… Сначала был Киркоров, потом Галкин. Если так пойдет и дальше, то следующим ее спутником жизни может стать уже не молодой человек, а юный. Впрочем, шутки в сторону. Примерно в этом духе (по поводу неуместной шутливости) мне потом выговаривал Алексей Скичко, предположивший, что это я вложил в уста Пугачевой идеологически скользкий парафраз. Один лишний союз «с» – и плакатная цитата из культовой комсомольской песни превратилась в стёбный каламбур, вызвавший непочтительный по отношению к ВЛКСМ смешок в зале. Я оправдывался в духе «Я не я, и фраза не моя». Пугачевой хватало своего чувства юмора, но еще больше – бесшабашной отваги, которая иногда ей вредила, но, по большому счету, помогала делать из нее самую любимую народом певицу.

Конечно, главным ингредиентом ее популярности был несравненный голос. Он напоминал выдержанное коллекционное вино удачного урожайного 1949-го (год рождения певицы), достигшее своей элитной винтажности со своими неповторимыми оттенками аромата и вкуса. Как и в случае с Кобзоном, ранняя Пугачева времен ее первых записей для программы «С добрым утром!» Всесоюзного радио (песня «Робот»), сотрудничества с радиостанцией «Юность» в конце 1960-х (песни «Как бы мне влюбиться» и «Не спорь со мной»), первых выступлений на телевидении в детской программе «Будильник» меня не особо впечатляла. Даже в 1977 году она еще не вышла на пик своих голосовых данных и актерского мастерства, которого, на мой взгляд, она достигла в начале восьмидесятых, хотя фактически взошла на эстрадный трон несколькими годами раньше.

В первые постсоветские годы ее начали называть Примадонной российской эстрады. Я считаю, что это народное звание вполне можно было присвоить ей еще на взлете артистической карьеры. Во-первых, уже в середине 1970-х она была первой по популярности на отечественной эстраде. Во-вторых, согласно давней устоявшейся традиции, с этим неформальным титулом ассоциируется капризное, непредсказуемое поведение первенствующей в чём-либо артистки. Отсюда и соответствующее идиоматическое выражение – «каприз Примадонны». О непредсказуемости Пугачевой я слышал от многих гастролеров, но приведу пример, основанный на том, что она сама мне поведала.

Однажды ее пригласили выступить на торжествах по случаю выпуска слушателей Военной академии Генерального штаба Вооруженных Сил СССР. Петь, как оказалось, пришлось прямо в банкетном зале. На второй или третьей песне, когда после второй или третьей рюмки офицеры и генералы продолжали шумно закусывать и постукивать столовыми приборами, Пугачева вдруг прервала пение, выдержала небольшую театральную паузу и, не сдерживая эмоций, сказала в микрофон притихшему залу: «Эй вы, солдафоны, я привыкла петь для тех, кто слушает, а не для тех, кто кушает!» После этого скандала ее долго никто никуда не приглашал, а начальство из Росконцерта еще долго щемило ее по совету вышестоящих партийных органов.

Подобную непредсказуемость и «оторванность» можно считать еще одной составляющей ее популярности. Она часто забывала о тормозах. Все остальные помнили, боязливо оглядывались на начальство, прислушивались к внутреннему цензору, прикидывали, что и как может отразиться на дальнейшей сценической карьере, а она – нет. Этот феномен «пугачевского бунта» при мне обсуждали Геннадий Хазанов с Лионом Измайловым, когда мы прогуливались по светловодской набережной. Они высказали примерно такую мысль. Не только артисты, но и все советские люди были в своей основной массе запуганными конформистами, которых Система прихватила массой крючков (очередями на квартиру, членством в идейных общественно-политических организациях, без которого не сделать карьеру и т. д., и т. п.). Им тоже порой хотелось взбрыкнуть и встрепенуться, да только крючки могли еще глубже и больнее впиться в грешное тело. И тут вдруг появляется человек, хрупкая женщина, которая от всех и за всех публично бросает вызов Системе – и репертуаром, отражающим реальные устремления и чаяния простых людей, а не иллюзорные идеалы, и нежеланием постоянно бояться, прогибаться и ходить на полусогнутых. Никто на эстраде на это решиться не может, а она – запросто. «Вот этим шилом Алка всех и достает!» Закавычил, потому что эта образная и резюмирующая фраза Хазанова четко врезалась в мою память.

Когда я работал в Кировоградской СШ № 14, к нам на партсобрание пришел заведующий отделом пропаганды горкома партии А. И. Ницой. Мне, молодому учителю, кандидату в члены КПСС, поручили выступить. Темы выступления не помню, зато хорошо запомнил, как после собрания Анатолий Иванович выговаривал мне за то, что я в своем выступлении употребил словосочетание «наш лидер Брежнев». «Лидером, – пояснял он мне, – можно величать руководителя какой-нибудь несоциалистической страны. Брежнева же надо называть не иначе, как “Генеральный Секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев”. После официальных титулов можно еще добавить “дорогой”, но во внутрипартийной среде такой личностный эпитет можно и не употреблять». Это я опять вспомнил для тех, кто о советских временах знает только понаслышке.

Народная молва приписывала Пугачевой и многое то, что она и не помышляла делать. Например, песню «Эй вы там, наверху!» многие пытались трактовать как «фигу в кармане», как вызов высоким партийным бонзам, хотя на самом деле никаких диссидентских аллюзий текст хита периода начала перестройки не содержал.

Если кто-то думает, что молодая Пугачева – типичная представительница беспорядочного, богемного образа жизни или того больше – отмороженная выскочка, то он ошибается. Во-первых, мне запомнился ее рассказ о том, как она, студентка музучилища, пребывая на практике в общеобразовательной школе, заставила школьниц приходить на уроки пения в чистых накрахмаленных воротничках и манжетах, а мальчиков – в свежевыстиранных рубашках, как она строго за этим следила, какой идеальный порядок навела при преподавании предмета, во время которого класс обычно ходил на головах. Она гордилась тем, что после окончания практики под окнами ее квартиры бывшие подопечные собирались и скандировали: «Алла Борисовна, вернитесь, пожалуйста, в школу! Мы вас любим!» Подобный строгий порядок, как мне показалось, она навела и в сопровождавшей ее группе «Ритм», работавшей от харьковской филармонии. Когда она выходила к оркестрантам, расставившим на сцене аппаратуру и готовым к началу концерта, они перед первым концертом встречали ее приветствиями типа «Добрый день, Алла Борисовна!».

Все, кроме устроителей ее концертов Михаила Соболя и Геннадия Майского (сейчас таких людей называют продюсерами), обращались к ней по имени-отчеству. Со мной, ее одногодком, она тоже до конца держала дистанцию «на вы». Только однажды она сорвалась, но это было обусловлено спонтанной нестандартной ситуацией. Во время исполнения песни «Всё могут короли» к певице на сцену выскочил изрядно выпивший тщедушный мужичонка и начал возле нее пританцовывать. Большинство зрителей приняло его за подсадную утку (ну Алка и изгаляется!): еще бы, карикатурней ничего не придумаешь – в плаще, помятой шляпе, тем более что Пугачева во время музыкального проигрыша положила мужичку руки на плечи и, не моргнув бровью, сияя радостной улыбкой, стала кружиться с ним по сцене, постепенно продвигаясь к кулисе. «Держи его!» – отведя в сторону микрофон, успела зло крикнуть Пугачева и вручила мне пьянчужку. Она столь же динамично и артистично, уже с сияющей улыбкой, вернулась обратно на сцену для продолжения песни, а я стал удерживать дергавшегося в такт музыке и требовавшего «продолжения банкета» невесть откуда и как прорвавшегося на сцену поддавшего чудика в верхней одежде. После концерта Пугачева устроила работникам филармонии настоящий разнос. В, казалось бы, разухабистой бабе проснулся строгий фельдфебель. Она «построила» всех – от заместителя директора до рабочего сцены, пока не успокоилась извинениями и обещаниями, что впредь в филармонии такое на ее концертах никогда не повторится.

И все-таки время от времени вольные, богемные элементы поведения Пугачевой нет-нет, да и проявлялись в некоторых бытовых ситуациях. Однажды я стал очевидцем довольно комической сценки с участием Пугачевой и ее администратора Майского. Если бы кому-то постороннему сказали, что этот «пацан», который своей непредставительной субтильной внешностью как нельзя точно отражал данную ему артистами кличку Гвоздик, – устроитель концертов очень многих советских звезд эстрады, то он бы принял такое заявление как очень неудачный розыгрыш. Как этот бывший осветитель Одесской киностудии пробился к высотам подпольного продюсерства – для меня так и осталось загадкой. Один раз он вообще до такой степени удивил меня своей рассеянностью, что я не знал, что и думать об этой «акуле» квазирыночного советского предпринимательства. После одного из наших совместных обедов он забыл на ресторанном столике шесть с половиной тысяч рублей («Жигули» стоили меньше), завернутых в газетную бумагу. О свёртке он вспомнил только тогда, когда мы отошли пару кварталов от ресторана. Когда мы вернулись, столик еще был не убран, деньги нетронутыми лежали на прежнем месте. Но возвратимся к упомянутому случаю с Пугачевой. Тогда ее любимой пиктограммой, которую она добавляла к тексту автографов, было сердце с капнувшей из него каплей крови, а может, слезой (дополнительная деталь, которая сегодня больше подошла бы к эмблеме партии «Батьківщина»). У Кобзона в первый его приезд на правом плече тоже было сердце, пронзенное стрелой, со стандартной блатной подписью «Не забуду мать родную». Ко вторым кировоградским гастролям он эту наколку свел. Не знаю, «свела» ли Примадонна со своих сегодняшних автографов прежний романтический символ, но тогда он ей очень нравился. Когда Гена Майский в кировоградском ювелирном магазине достал/купил с переплатой золотое сердечко (то ли на кольце, то ли на кулоне – не помню) и вручил Алле, Пугачева настолько обрадовалась, что прыгнула Гене на руки и схватила его за шею. Тот еле успел подхватить артистку, но разность весовых категорий сделала картинку одновременно и смешной, и пугающей (говорящая фамилия, однако). Перегнувшийся вперед Гена из последних сил старался удержать Аллу, которая полушутя-полувсерьез приговаривала, что теперь поедет с ним на гастроли, куда бы он ее ни позвал. Обнявшуюся парочку носило от одной стены служебного коридора филармонии к другой. Пугачева разъяла руки и встала на ноги только после того, как Гена слегка врезался в стенку.

На тот момент подобные физкультурные упражнения были для Пугачевой не очень-то приятны и безобидны. Но об этом я узнал позже, буквально за пару часов до ее отлета из Кировограда. На Москву Пугачеву (но только ее одну) с удовольствием согласилось взять руководство КВЛУГА. Училище своим самолетом отправляло в столицу группу курсантов. После последнего концерта мы привезли гастролершу в Кировоградский аэропорт за час до вылета, но вдруг выяснилось, что рейс будет задержан. Из гостиницы артистку выписали, возвращаться туда смысла не было, поэтому было решено скоротать это время в здании аэропорта, благо, поздним вечером его помещение было практически пустым. Водитель облисполкомовской «Волги», которая обслуживала певицу, быстренько смотался в город и в каком-то ресторане успел купить две бутылки шампанского. Получилось так, что сердечник Елисаветский и водитель «при исполнении» его почти не пили, так что обе бутылки, с растяжкой на 2 часа, мы с Пугачевой разделили практически на двоих. Она сделала из пробочной проволочки венчик для помешивания и постоянно орудовала им в своем стакане. А я своими вопросами пытался извлечь побольше пузырьков из искристой памяти звездной собеседницы, притом очень интересной и, как мне показалось, столь же открытой и искренней. Ну не от опьянения же она вдруг стала рассказывать о своей главной на тот момент болячке.

«Всё, что вы видели на сцене, – заявила Алла, – это подвиг с моей стороны!» Оказывается, каждое движение, например, те же танцы с пьяным зрителем, вызывали у артистки острые боли в суставах, прежде всего коленях. Она рассказала, как один профессор советовал ей поменьше двигаться, другое медицинское светило – наоборот. Она поверила стороннику хоть и болезненного, но активного образа жизни и поведения на сцене. Странно, но в дальнейшем, следя за жизнью и творчеством Пугачевой, я нигде и ни разу не встречал каких-либо упоминаний об этой ее болезненной проблеме. О чем только ни писали и ни вещали наши СМИ, но я не припомню, чтобы речь шла о каком-нибудь артрите, артрозе (и прочих недугах, причастных к болям в суставах).

Когда мы урывками, перескакивая с одной арт-персоны на другую, обсуждали ситуацию, сложившуюся на то время в советском шоу-пространстве, она произнесла одну сакраментальную фразу, которую я периодически вспоминал, наблюдая за перипетиями культурной жизни сначала СССР, потом – СНГ: «Мне бы еще лет пять продержаться!» Подразумевалось – на вершине эстрадного олимпа. Это, напоминаю, было сказано в конце 1977 года. Начиная со следующего, 1978-го, по 2002-й год включительно Пугачева, согласно опросам газеты «Московский комсомолец», 12 раз становилась «Певицей года», а в 1999 году была также признана «Певицей века». Она, по-моему, превзошла славу Муслима Магомаева, особенно если учесть длительность пиковой популярности, а также композиторскую и шоу-продюсерскую составляющие ее оглушительного успеха. Муж Пугачевой конца семидесятых Александр Стефанович запустил в народ фразу, ставшую популярным анекдотом: «Брежнев – мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой». Это, конечно, не более, чем шуточная гипербола, но подставь вместо Пугачевой фамилию любого другого артиста – и от анекдота ничего не останется, кроме чьего-то необоснованного покушения на народную сверхпопулярность, на чужое место в истории.

Кстати, об анекдотах. Пугачева знала массу анекдотов. И рассказывала она их так же по-актерски смачно, как профессионалы этого жанра – артисты-разговорники. Когда в аэропорту дело дошло до травли анекдотов и Елисаветский начал залезать в сексуальную тематику, Алла на соленые, приправленные матерком байки отвечала преимущественно политическими анекдотами, смягчая случавшуюся нецензурную лексику облегченными эвфемизмами типа сегодняшнего словечка «блин», да и те старалась произнести приглушенной скороговоркой. Такая сдержанность до застенчивости явно не дотягивала, но до определенной меры разрушала бытовавший в определенной части излишне простых людей устойчивый миф о «беспардонности и брутальности Пугачихи».

А еще многие поговаривали о том, что Алка поет исключительно под фонограмму. На одном из концертов Пугачевой, когда я стоял и слушал ее в открытых дверях бокового входа в зал, ко мне подошел известный в Кировограде хормейстер Олег Смолянский, которого обком комсомола периодически приглашал в жюри различных смотров художественной самодеятельности. Сначала он безапелляционно прошептал мне на ухо: «Дурят нашего брата: под “фанеру” поёт!» Прислушавшись, он засомневался – побежал за кулисы в надежде поточнее установить там истину. Такую челночную операцию «кулисы-зал» он совершил трижды, отчего окончательно запутался с выводом. Насколько я знаю, в Кировограде певица пела вживую. В свои двадцать восемь лет, даже при двух концертах в день, Пугачевой вполне хватало горла работать без фонограммы. Это потом, гораздо позже, как мне кажется, она на концертах стала прибегать к помощи техники воспроизводства и подтягивания до нужной кондиции своего предварительно записанного пения. Но, повторяю, телевидение вполне может ввести в заблуждение самых искушенных слушателей и зрителей. А еще Олег Николаевич заподозрил Пугачеву в употреблении наркотиков. «Видал, какое у нее после концерта как будто распаренное, но при этом белое лицо? Морфинистка! Я знаю, пришлось повидать таких! Вот чего она перед концертом закрывается в своей комнате с этим Мишей (Соболем. – Авт.)? Как пить дать, колется!» Я не стал с ним спорить, потому что и мне ее состояние перед началом концерта порой казалось не совсем обычным. Когда я что-то спрашивал, она смотрела на меня каким-то отсутствующим стеклянным взглядом, как будто мимо или сквозь меня. Ее администратор объяснял это тем, что артистка уже настроилась на выступление и в такие предконцертные мгновения ее лучше не беспокоить, не отвлекать от вхождения в образ. Возможно, так оно и было. Не знаю, альтернативных версий выдвигать не берусь…

Когда наконец-то Пугачеву пригласили пройти в самолет, я пожал протянутую мне руку, а Елисаветский пошел проводить ее в салон «ЯК-40». Вернулся он совершенно обалдевший: «Она поцеловала меня! В губы!» Это был один из немногих моментов, когда я искренне позавидовал годившемуся мне в отцы компаньону по совместной комсомольско-филармонической организации концертной деятельности в Кировоградской области.

Во второй, и пока что последний раз я виделся с Пугачевой в начале февраля следующего, 1978 года. Я был в Киеве в командировке, а она – на гастролях. Я дождался ее у входа в гостиницу «Украина» (она тогда располагалась кварталом выше по бульвару Т. Шевченко от Бессарабки). Пугачева возвращалась со своего первого концерта в украинской столице. Из дверцы заднего сиденья подъехавшей «Волги» первым выскочил Александр Стефанович. Он открыл переднюю дверцу, помог выйти из машины Пугачевой. Она держала в руках огромный букет цветов. Выждав, пока она раздаст автографы осадившим ее поклонникам, я подошел и на всякий случай представился. Кто ее знает: помнит не помнит? Сразу вспомнила (или сделала вид, что узнала). Отдала мужу букет и начала со мной разговор о Кировограде, о ее намерении выполнить данное у нас обещание – приехать еще. Подошел Стефанович. Она представила меня мужу, и наоборот. Знакомство ограничилось взаимными приветствиями и рукопожатием. Саша (так она представила мне Стефановича) стал напоминать жене, что на улице мороз, что она с разогретым на концерте горлом, что надо поберечь голос. Пугачева сначала отмахнулась, не мешай, мол, нашему разговору, но потом все-таки послушалась и пригласила меня зайти в холл гостиницы и договорить там. Разговор в основном крутился вокруг ее возможного второго приезда на кировоградскую землю. Она не только не возражала против такой перспективы, но и сделала попытку перебрать в памяти варианты ее осуществления. Никакой конкретной «дорожной карты» не получилось, но принципиальная договоренность была достигнута. Сошлись на том, что обе стороны будут думать, как и когда реализовать новый гастрольный проект на практике. Увы, этот прожект ушел в виртуальный архив с пометкой «Миссия невыполнима». Пугачева тогда была нарасхват, и, видимо, ее перехватывали другие области, предлагая более заманчивые опции левых гастрольных туров.

Пугачева таки приехала и выступила в нашем городе. Но это уже была совсем другая история, в другой стране, с другим политическим и социально-экономическим ландшафтом, когда, перефразировав Тычину, можно было бы сказать:

Такий-от «маркізет, мадеполам, малята…».

Категория: "Вестник "Апреля" №3 (141) 2013

Опубликовано: 11 июля 2013

Просмотров: 36256

Илья РЕЗНИК: «Верни Аллу!» — просили меня и Стефанович, и следующий муж Пугачевой Болдин, а как я верну? — она уже с Кузьминым...»

... Представлять Илью Резника как-то особо нужды нет — о нем говорят песни: «Золушка», «Яблони в цвету», «Маэстро», «Звездное лето», «Старинные часы», «Без меня», «Делу — время», «Верооко», «Вернисаж», «Еще не вечер», «Три счастливых дня», «Ночной костер», «Скрипач на крыше», «Чарли», «Стюардесса по имени Жанна», «Странник», «Кабриолет»...

Так или иначе, каждая песня Ильи Рахмиэлевича — маленькая драма, трех-четырехминутный спектакль, поэтому вовсе не удивительно, что «Маэстро» до сих пор заставляет вспоминать тех, у кого ты чему-то учился, а «старинные часы, свидетели и судьи», еще идут...

Так или ина­че, Резник, Паулс и Пугачева мчались по просторам огромной страны, как не раз воспетая в русском искусстве птица-тройка, и полет их, увы, никому, наверное, не повторить. Даже им самим, теперешним.

Голос давно уж не тот, в музыке все чаще слышатся нотки разочарования и просьба оставить, наконец, в покое, а слово вроде и бодрится, и борется, и к новым вершинам стремится, но все же не так неистово и рьяно, как раньше. «Жизнь невозможно повернуть назад, и время ни на миг не остановишь» — так же, как не переступишь и порой даже с разбегу не перепрыгнешь через барьеры взаимных обид, выросшие между друзьями не разлей вода с годами.

Когда в прессе стали появляться интервью Ильи Рахмиэлевича с заголовками вроде: «Мою травлю организовала Пугачева», «На моем 75-летии Аллы не будет — зачем она там нужна?», «Теперь я враг Аллы Борисовны номер один!», у преданных поклонников совместного творчества большого поэта и первой певицы был шок. Неужели и вправду того, кого неоднократно называла своим братом (причем громко, членораздельно и во всеуслышание), Примадонна облила перед всем миром грязью, «выписав» из Америки бывшую жену, претендующую на то, что она и есть настоящая, брошенная на произвол судьбы? Неужто былые заслуги, дружбу взахлеб и замечательный репертуар, поднявший Пугачеву на не­до­стижимую для других вы­со­ту, можно вот так взять — и одним росчерком пера перечеркнуть, а личную жизнь не­когда близкого чело­века вынести на публичное обозрение, осуждение и переполаскивание в скандальном ток-шоу «Пусть говорят»?

Этих вопросов Алле Борисовне Пугачевой сейчас, к сожалению, не задают. А может, и к счастью — кто знает, насколько убедительными были бы ее ответы? Быть может, они поразили бы умы и воображение зрителей куда больше, чем передача, после которой всегда стойкому, строгому и величественному «маэстро в белом костюме», как называют Резника друзья и коллеги, понадобилась срочная помощь медиков...

«ПЕРВЫМ НОМЕРОМ АЛЛА ВЫСТУПАЛА — Я И НЕ ЗНАЛ, КТО ЭТО. НУ, ЭКСЦЕНТРИЧНАЯ ТАКАЯ ПЕВИЦА, В КАНОТЬЕ, С ТРОСТОЧКОЙ, ЧТО-ТО ЗАЖИГАТЕЛЬНОЕ ПЕЛА...»

— В свое время вся большая советс­кая страна плакала и страдала от ваших песен, которые исполняла, в частности, Алла Пугачева, а вы помните, как с ней познакомились?

— Ну, разумеется. Это 72-й год, я уже маститым автором песен «Золушка», «Яблони в цвету» был... Писал просто так, ни для кого, сотрудничал с композиторами, клавиры у нас были, и песни разным артистам показывали.

— Ну, «Яблони в цвету» из всех окон тогда звучали...

— ...да, «Толстый Карлсон», и так далее.

Я, короче, на концерт оркестра Лундстрема пришел, и первым номером Алла там выступала — я и не знал, кто это. Ну, эксцентричная такая певица, в канотье, с тросточкой, что-то зажигательное пела, а в конце Галя Ненашева выходила — она считалась в ту пору...

— ...большой звездой...

— ...суперзвездой! У меня между тем песенка с моей мелодией была (напевает): «Любовь должна быть доброю, и мне другой не хочется. Иди своей дорогою, пока она не кончится», и вот я зашел к Алле за кулисы и попросил: «Ты мне понравилась, помоги. Нужно, чтобы мы с тобой песню исполнили: хочу Гале Ненашевой показать». Пришли мы в гостиницу «Октябрь­ская», в номер люкс на третьем этаже — сейчас-то они паршивыми кажутся, примитивными, а тогда... Алла вообще в каземате жила — треугольном таком...

Спели мы, в общем, но Галя сказала: «Нет, мне это не нравится» — отфутболила. Идем мы по какому-то темному, мрачному коридору, и Пугачевой я говорю: «Ну, возьми себе тогда...». Она в ответ: «Да мне это тоже не нравится, а другое что-нибудь есть?». У меня гитара в обшарпанном чехле была — открываю его и клавиры достаю разных песен: «Вот, посмотри», и она один выбрала: «Эту хочу — «Посидим-поокаем»... (Пауза). Вот судьба, да? (Смеется). С этой песней в 74-м году Алла стала лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады и получила возможность поехать куда надо, чтобы спеть «Арлекино».

— На «Золотой Орфей» за Гран-при...

— ...да, причем некоторое время «Посидим-поокаем» визитной карточкой своей называла.

— Сколько песен всего Пугачевой вы написали?

— Я удивился не­давно: мы в РАО (Рос­­сий­ское Ав­тор­ское Общество. - Д. Г.) каталог запросили, и оказалось, что 71. Сам был поражен, потому что в той «Золотой коллекции», которая у Аллы выходила, 41 песня — видишь, сколько еще набралось...

«Я АЛЛУ ЗА ПЫЛЬНУЮ ШТОРУ ЗАВЕЛ И ШЕПНУЛ: «ДАВАЙ СДЕЛАЕМ ТАК: ДВА РОЯЛЯ, БЕЛЫЙ И КРАСНЫЙ, И ВЫ С МУСЛИМОМ В «ГОЛУБОМ ОГОНЬКЕ» «КАК ТРЕВОЖЕН ЭТОТ ПУТЬ» ПОЕТЕ...»

— Я с Магомаева начал, которого очень любил и с которым мы дружили: помню, у него на 65-летии, где вы тоже присутствовали, Алла Борисовна вышла произносить тост — и показалась мне совершенно не такой, как обычно: говорила она, словно девочка, влюбленная в своего кумира! У Муслима Магометовича дома я фотографию видел, где он, вы и Пугачева, по-моему, в Баку...

— Ой, прелесть какая! — это 80-й год, Мусик так потрясающе нас принимал... Алла, правда, обижала его, потому что был еще Искандер, бизнесмен, который все время ее перетягивал — то золотую рыбу есть, то на побережье Каспийского моря лачуги смотреть живописные, а у Муслима встречи с интеллигенцией были — дирижерами всякими, музыкантами, и по велению Аллы мы часто его подводили: я все время об этом переживал. Кстати, очень интересная идея родилась именно в магомаевской бакинской квартире. Муслим там бывал редко, она запыленная стояла, шторы такие тяжелые были... Алла сказала: «Мусик, смотри, мы с Илюшей песню новую написали» — и «Как тревожен этот путь» стала играть. Он к ней подсел — и в четыре руки они начали: а-а-а, это потрясающе было!

— Он пианист же какой!

— А каким был человеком! Уже тогда сцены чурался, поскольку чуть-чуть сдал — никто бы этого не заметил, а Муслим к зрителям выйти стеснялся. (Восхищенно). Он действительно великий!

Я Аллу за эту пыльную штору завел и шепнул: «Давай сделаем так: два рояля, белый и красный, и вы в «Голубом огоньке» «Как тревожен этот путь» поете». Потом она в Москву уехала, я — в Питер, Муслим Фигаро петь остался, и когда мы с Аллой в Омск или Томск отправились (не помню уже, куда), легендарная Люда Дубовцева с радио прислала кассеточку — мы после концерта ее слушали...

— ...и это мелодии Паулса были?

— Да, песня «Два дрозда»...

— ...«Два стрижа»...

— Точно, «Два стрижа»! Алла спросила: «Мне ее петь?». Я: «Ну, ее Айя Кукуле исполняет — ты что, перебежишь ей дорогу? Некрасиво». Слушаем дальше, а там: пам-парам-пам, парам-пам... Алла воскликнула: «Во-о-от! Давай для маэстро напишем!». Я подхватил: «Ну, тогда песня так и будет называться — «Маэстро»: ушел к себе в номер, и в шесть утра ей под дверь текст подсунул. Кстати, то, что, по словам  Раймонда, 10 вариантов там было, неправда: два-три слова всего изменили, а идея про два рояля перекочевала сюда, но я, как всегда, остался в тени: как режиссер умирает в актере, так я в этих двоих растворился.

— Хотя было бы грандиозно, если бы Магомаев с ней спел, правда?

— Ну!

— Иосиф Давыдович Кобзон говорил мне, что такой популярности, как у Муслима Магометовича, не было в Советском Союзе ни у кого и никогда, и даже Пугачева мог­ла о такой только мечтать — вы с ним согласны?

— Думаю, по популярности они идентичны, потому что ус­пех Аллы воочию наблюдал. Поклонники друг друга буквально давили, в Питере, помню, за авто­графами толпы стояли! У Мус­лима восторженная была публика...

— ...женская...

— ...да, фанаток Лемешева и Козловского напоминавшая, но на том юбилее, где мы с тобой были, когда на экране кадры хроники появились... Великий певец! — так мощно, широко, раздольно, могущественно...

— ...и органично...

— ...да, выступал! Не буду с другими, так сказать, певцами сравнивать...

— ...а не с кем сравнивать!...

«АЛЛА ЖЕ ХИТРЮЩАЯ — ПОНИМАЛА: ЕСЛИ В ПИТЕРЕ Я ОСТАНУСЬ, У НЕЕ ТАКОГО РЕПЕРТУАРА НЕ БУДЕТ»

— С Аллой Пугачевой вы по всему Советскому Союзу путешествовали, жили даже одно время у нее дома...

— ...ну да — она же хитрющая. Ой, какой она дипломат! — понимала: если в Питере я останусь, у нее такого репертуара не будет, и, пока кооперативная квартира моя строилась, предложила: «У меня поживите». У нас с женой Максим уже был, и до того доходило, что ночью Алла за рояль садилась, а я говорил: «Тихо! Ребенку спать не мешай». Это были счастливые дни — поэ­тому и родилась 71 песня.

Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие».

«— Лю-ю-ю-ся!.. Где куличи? — ставь на стол! — воскликнула Алла, распахнув двери квартиры № X дома № Y по улице, носящей имя великого пролетарского писателя, и царственным жестом пригласила всех войти.

— Ох, как я вас накормлю! На всю жизнь! — аппетитно приговаривала хозяйка в прихожей. — Раздевайтесь и проходите скорей!.. Люся, ты где?

— Здесь я, — возникла из кухни Люся, — а куличей нету.

— Как это?

— Так это, — тихо ответила она, — и вообще...

— А-а-а... — протянула Пугачева, ничего не понимая, — тогда картофеля покушаем. Жареного...

Был апрель 1988 года, Алла привела нас к себе после одного из концертов моей авторской программы «Вернисаж», пообещав пасхальный ужин, — мы были голодны и никак не могли взять в толк, куда же праздничные яства исчезли.

— И вообще, — потерянно произнесла Люся, — в холодильнике шаром покати.

— Но куда же оно все подевалось? Много ж всего было! На плите — я же помню! — целая сковорода грибов стояла! — расстроилась Алла.

— Грибов тоже нет, а на мойке — крошки кирпичные.

— Может, домовой? — предположил я, и все задумались.

— А больше ничего не пропало? — тревожно поинтересовался Евгений Болдин — элегантный менеджер и давний соратник певицы, а с некоторых пор и директор ее театра.

Люся ненадолго пропала, а вернувшись, торжественно объявила:

— Еще вашей бритвы нет, Евгений Борисыч!

Болдин побледнел. Алла сказала:

— Они здесь были. Были — и ушли. А может, и не ушли...

Хлопнула форточка.

Все вздрогнули — над нами пронеслась тень Агаты Кристи.

— Мне ни-ког-да не нравилась эта квартира: когда я одна, здесь жутко.

Вооружившись кто чем: топориком для рубки мяса, каминными щипцами и шваб­рой, мы рассредоточились по квартире в поисках пришельцев, но ни под кроватью, ни за диваном, ни в платяном шкафу, ни на балконе, ни в камине никого не оказалось.

— А что, если крысы? — осенило кого-то.

— Крысы не бреются, — строго сказал Евгений Борисович, взбираясь на мойку. — Черт бы эту индивидуальную застройку побрал! — Он приподнялся на цыпочки и просунул руку в вентиляционную трубу, прятавшуюся в нише под потолком.

— Ого! Да тут такая дырища!.. И трубы нет... И кладка как будто разобрана... Прямой ход на чердак!

Он спрыгнул и отряхнул руки.

— Наверное, поклонницы пошутили, — выдвинула свою версию Люся, совмещавшая в одном лице должности костюмерши, экономки и домашнего детектива.

— Давайте лучше в милицию позвоним, — предложил я, — она и выяснит, кто «пошутил».

— Товарищи, нужно лезть на чердак! — заявил Болдин пришедшим милиционерам.

— Но там вроде бы темно, — засомневались они, — а если кто и был, то давно ушел по крыше.

— Они что, дураки? — со значением произнес главный сыщик.

— Нет, уж вы лезьте, — попросила Люся.

...Милиция действовала быстро и решительно, как в кино: не прошло и четверти часа, как черная дыра над мойкой превратилась в переговорное устройство.

Голос с чердака:

— Мы его взяли!

Алла:

— Кто такой?

Голос:

— Да-а, устроился... Сейчас приведем — сами увидите.

Алла:

— А куличи там?

Голос:

— Куда куличи девал?!

В дыру просунулась милицейская рука с целлофановым пакетом:

— Принимайте.

Вслед за куличами появились сковородка с грибами, бутылка постного масла, мочалка и маленький магнитофончик, увидев который Кристина воскликнула:

— А я-то его несколько дней искала! — И чуть после: — Мама, а вот и твоя бижутерия!

Позвонили в дверь, группа захвата ввела невысокого коренастого мужика в грязном свитере и мятых брюках. Мужик был угрюм, волосы его были спутаны, взгляд блуждал — казалось, что он провел в общем вагоне поезда дальнего следования несколько суток.

— И давно гостишь? — почти дружелюбно спросила Пугачева.

— Неделю-то точно, — ответил за него милиционер. — Он уже несколько раз к вам спускался, Алла Борисовна: когда никого не было, хозяйничал.

— Так я ведь тебе писал, — прохрипел незваный гость, — а ты не отвечала. Я и приехал.

— Забрался на чердак, ножом кирпичную кладку расковырял и в квартиру проник, — доложил главный сыщик. — Теперь с нами поедешь!

— И все это время ты нас слушал? — удивилась Алла.

— Ну да, а если слезал, то чтобы поесть — не помирать же с голоду!

— Ладно, — протянул главный и распорядился: — Забирайте вещдоки, и пойдем.

— Прощай, — сказала Пугачева похитителю куличей.

— Все равно, — изрек он, уходя, — я знаю: все, что ты пела, — пела только для меня».

«РОМАНОВ С ПЕВИЦАМИ У МЕНЯ НЕ БЫЛО, И ЭТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО: А ЧТО ИНТЕРЕСНОГО-ТО В НИХ, В ЭТИХ ПЕВИЦАХ?»

— К Пугачевой Мунира вас не ревновала?

— О Мунире я говорить не хочу: она сейчас столько мне зла принесла! Все же еще продолжается — она пишет письма какие-то, во всех грехах меня обвиняя...

— Тогда разговор в другую переведу плоскость. Чувства к Пугачевой как у мужчины к женщине у вас когда-нибудь возникали?

— Нет, и она правильно где-то сказала, что я ей, как брат, а она, как сестра, мне была: друг другу мы даже тайны какие-то доверяли...

— У вас вообще романов с певицами не было?

— Нет.

— Это хорошо или плохо?

— Это, поверь, замечательно!

— То есть чего-то от жизни вы все-таки недобрали?

— Не-не-не! — а что интересного-то в них, в этих певицах?

— Логично. Александр Стефанович, бывший муж Пугачевой, с которым я интервью делал...

— ...назвал меня жалким актеришкой, да?

— Мало того, сказал, что не может назвать вас поэтом, но мне показалось, он совершенно убежден в том, что вы были любовником Аллы Борисовны...

— Да, и поэтому, когда в Политехническом у меня авторский вечер был (он, кстати, отрицает, что я там выступал), в своих «жигулях» поджидал. Усадил рядом с собой, взял за руку и просить стал: «Верни мне Аллу!» — два часа возил по Москве! Я: «Ну как я ее тебе верну?». У Алки-то бурный роман с Болдиным был, а на людях появлялась она со мной — я был, так сказать, громоотводом. Она же, повторяю, хитрющая! — а однажды из Запорожья мне позвонила: «Встреть». Поехал я в Домодедово, гляжу: там коллектив ее весь, и в машину мою Женя Болдин садится, и так же, как Стефанович когда-то, жмет мне плечо и просит: «Илюшка, верни мне Аллу!».

— Потрясающе!

— А она с Кузьминым уже, и тут он как раз подбегает... Кошмар какой-то! (Смеется).

— С Кузьминым у Пугачевой роман был?

— Конечно.

— Он талантливый, на ваш взгляд, человек? Что она в нем увидела?

— Ну, не знаю... Может, мужская тема там превалировала.

— Но для ее творчества это свежий был ветер?

— У них песня была «Две звезды»...

— ...а еще — «Когда меня ты позовешь»...

— ...да, и она на полу, помню, с гитарой сидела. Я спросил: «Что репетируешь?». — «Вот послушай» — а в этой песне слова: «Так громко дождь стучит по крыше, все тот же запевала-дождь». Я: «Это что, ротный запевала какой-то?», но Кузьмин строчку оставил, и все к ней привыкли.

— Когда вы откровения бывших мужей Пугачевой — Стефановича и Болдина — читаете, расстраиваетесь или нет?

— Не-е-ет, но Стефанович написал гнусно. Я Вите Новикову, директору Театра Комиссаржевской, позвонил, так он предложил: «Хочешь, я со статьей против свинства такого выступлю?», потому что это родной мой театр, я там играл, я на все юбилеи коллег поздравительные поэмы пишу. Вот у Гали Короткевич 90-летие было, опять Новиков мне позвонил: «Илья, знаешь, мы так тебя любим...» — и я снова написал поздравление, и может, в следующем году на сцене родного театра авторский дам концерт, так что этому Стефановичу мое «фэ».

— А с Болдиным вы общаетесь?

— С Женей — да, он в декабре звонил: «Давай Новый год, — предлагал, — вместе в Испании проведем». Я отказался: «Нет, я самолетами не летаю».

— Пугачеву вернуть больше не просит?

— Нет, Болдин живет хорошо, у него дочка, жена. Отошел он от Аллы, от этой зависимости...

— ...и стал сразу счастливым...

— Видимо, да.

Дмитрий ГОРДОН «Бульвар Гордона» 9 июля 2013

---

Илья РЕЗНИК: «Успенская обо мне сказала: «Пусть поцелует меня в одно место!», сволочью назвала — публично, на НТВ. Это разве прощается — такое вот хамство-жлобство?»

«АНАЛИЗИРОВАТЬ ПУГАЧЕВУ Я НЕ ХОЧУ — ВСЕ ЖЕ И ТАК ВИДНО...»

— С Аллой Борисовной Пугачевой вы миллион лет знакомы, в разные периоды творчества и жизни ее видели, а что, на ваш взгляд, с ней происходит сейчас?

— «Со мною вот что происходит: совсем не та ко мне приходит...» — это не я, другой хороший поэт написал. Не хочу ее анализировать — все же и так видно. Раньше, когда Алла программу новую делала, говорила: «Илюшка, надо по поводу песен перетереть», а сейчас — никаких разговоров, репертуар то слева набирает, то справа... То ли это ревность, то ли обида — не знаю, но несколько последних программ прошли вообще без меня, хотя особо-то я и не рвусь... Недавно Игорь Николаев ко мне подходил: «Илюша, вот у нас есть «Тише, прошу вас, тише» — можешь в концерте «Песни для Аллы» исполнить. Или в «Рождественских встречах» давай выйдешь... Я сказал: «Игореша, поезд ушел. Ту-ту, как пела Алла».

— Я помню ее в 70-80-е годы — горящие глаза, сумасшедшая, живая энергетика...

— (Грустно). Тогда мы одной жили жизнью.

— Пугачева брала сразу зал за горло и не отпускала, а последние концерты, на которые я терпеливо хожу и которые до конца еле досиживаю, свидетельствуют, что внутри она, увы, мертва, энергия та испарилась...

— Понимаешь, когда суперблагополучие приходит, когда окружение инфантильное, нету манка этого — ради чего? Она и в политике, и конкурсы повсюду проводит, только где звезды, которых выращивает, где Савин и прочие? Все это либо для спонсоров делается, либо чтобы постоянно на экране мелькать, напоминать о себе. НТВ ее каждый день показывает, в «Тайнах звезд» все время о ней пишут: куда пошла, что сделала, кому улыбнулась-не улыбнулась...

— Опять же не для того, чтобы лбами столкнуть, а чтобы сравнить: когда Иосиф Кобзон по закулисью идет и какой-то плохо одетый мальчик с соплями под носом автограф у него просит или интервью для районной газеты, он всегда остановится и не откажет...

— Это называется ответственность и уважение к публике.

— Чего не скажешь об окруженной плотным кольцом охраны безучастной ко всему Алле Борисовне — откуда же в ней такое высокомерие и пренебрежение к людям? Я, например, видел, как она в Кремль пришла — получать к 60-ле­тию из рук президента Мед­ведева орден «За заслуги перед Оте­чес­т­вом»...

— ...и обиде­лась, что не тот...

— Дмитрий Ана­тольевич вы­глядел рядом с ней, как мальчишка нашкодивший...

— ...потому что ей третьей степени дали, а первую-то заслужить надо...

— Откуда же в ней такое?

— Как откуда? — оно у многих есть звезд.

— Так Алла Борисовна — умная вроде бы женщина...

— Вот... (Улыбается). Ответить на этот вопрос я не могу — характер у нее такой. Я очень многим журналистам, которые Аллу поддерживали, помогал, просил ее домработницу: «Люська, давай портфель Болдина втихаря...». Там 40-50 контрамарок на ближайший концерт лежали, он над ними, как...

— ...царь Кощей над златом чах...

— ...как крыса. Женя же Крыса по гороскопу (смеется) — хороший парень, но экономный, скопидом, и Люся билеты у него воровала, а я журналистам, которые Алле приятное делали, их раздавал: сама Пугачева была к этому индифферентна.

Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие».

«Вечером спортивный комментатор программы «Время» сообщил об очередном (четвертом) поражении Гарри Каспарова.

— Что же он делает?! — всплеснула руками разочарованная Пугачева. — Я-то в него так верила, а он...

Через некоторое время она обратилась к общему домашнему собранию:

— Надо идти к Каспарову. Кто со мной?

Народ безмолвствовал.

Никто не мог взять в толк, зачем надо идти к Каспарову и что там делать.

— Ясно, — сказала осуждающе певица, — с вами все ясно... Кстати, Илья, ты же умеешь играть в шахматы...

— Ну... у Болдина выигрываю. Иногда.

— Ты со мной и пойдешь.

Дверь номера открыла мама претендента Клара Шагеновна:

— Что случилось, Аллочка?!

— Где Гарри?..

— Спит...

Гарри действительно спал.

— Вставай, четыре — ноль! Как тебе не стыдно?!

Каспаров протер глаза.

— А?.. Что?.. В чем дело?

— Дальше так нельзя, — отрезала Пугачева, — поднимайся, поговорим.

Мы расселись вокруг стола и долго беседовали — о шахматах, и не только о них, а когда уходили, я дал наивный совет любителя: делай побольше ничьих.

— 40 штук делай! — добавила Алла с видом профессионала.

Итог прерванного господином Кампоманесом матча известен: пять побед у Карпова, три у Каспарова и... 40 ничьих.

...Едем по городу.

— Где-то здесь жил Зацепин, — оглядывая окрестность, возвещает певица, — поедем к нему.

— Он в Париже.

— Тогда к Рыбникову — теперь он там живет.

Поднимаемся на третий этаж, она звонит.

— Кто там? — раздается сонный голос молодого автора спектакля «Юнона и Авось».

— Это я, Пугачева, открой! — капризно говорит она. Тишина. Звонит опять. Лает пес.

— Пудель, — по лаю определяет она породу рыбниковского пса.

Снова звонит.

— Если вы не прекратите, я позову милицию! — раздается за дверью теперь уже голос жены композитора.

— Да не бойтесь, это я, Алла Пугачева, к Рыбникову за песнями пришла!.. И чаю очень хочется...

Звонит опять. Звонка нет — отключили. Упрямо барабанит в дверь. Пауза.

— Миллион, миллион, миллион алых роз! — поет она в дверную щель, и эхо разносит ее удивительно свежий для такого часа голос по всем лестничным площадкам. — Из окна, из окна, из окна видишь ты!.. Эх, Рыбников — не пела никогда твоих песен, а теперь и подавно не буду! А что ты думаешь, я в пять ночи кому-нибудь бы открыла?.. Не-а!

— А у нас на Востоке, — тихо сказала Мунира, — ночью путнику дверь обязательно откроют... И накормят, и напоят...

— То на Востоке, а то в Москве, — усмехнулась Алла. — Пошли!..».

«НИ КИРКОРОВ, НИ ГАЛКИН МНЕ СЕЙЧАС НЕ ИНТЕРЕСНЫ»

— Алла Борисовна сильно изменилась за эти годы? Другой человек?

— Да мы все изменились! Разумеется, другой.

— Совершенно?

— Думаю, да.

— Киркоров и Галкин — эти два ее брака...

— ...какие-то имена ты мне все время подкидываешь, слушай!..

— ...что это вообще, на ваш взгляд, такое?

— Не знаю! (Хохочет).

— Я вам свое мнение тогда изложу, а вы прокомментируйте...

— Я промолчу.

— Едва ли не все СНГ, простые, во всяком случае, люди очень переживают: как теперь Филиппу живется, когда Максим у него Аллу увел?

— А! Беда-то какая!

— Несчастье жуткое, и когда я позволил себе высказаться по этому поводу в одной из программ, в Ялте Алла Борисовна подошла ко мне и спросила: «Ты действительно не веришь, что с Галкиным у нас любовь?». Я ответил: «Конечно, не верю». — «И даже если 20 лет спустя буду с ним, не поверишь?». — «Нет». — «Напрасно — это самый лучший мужчина в моей жизни!»...

— Да ради Бога — что нам до того? Мы же многое знаем, но не говорим.

— Между тем, насколько я слышал, и Филипп Киркоров, и Максим Галкин имели свой гонорар за концерт — ну, грубо говоря, 10 рублей, а Алла Борисовна выгодную коммерческую схему им предложила: «Вот у тебя сейчас 10, а если объявим, что мы с тобой муж и жена, 50 будет — половину себе оставляешь, а вторую отдаешь мне»...

— Ну, пиар-ход, безусловно.

— Это место имело?

— Не знаю, но зарабатывают они очень хорошо (смеется). Правда, беда стряслась: новогодняя ставка у Фили со 150 до 100 тысяч евро упала.

— А жить теперь как?

— Трудно даже представить, и народ по этому поводу тоже, наверное, переживает.

— Киркоров вернуть Аллу вас не просил?

— Не-е-ет! (Улыбается). Но до сих пор страдает. Или играет в это, просто искренне очень, потому что какой-то престиж потерял, хотя ни он, ни Галкин мне сейчас не интересны.

Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие».

«— Тетя Алла, а ничего, что я на волосы «седину» набрызгал?

— ?!

Подошел Филипп Киркоров — высоченный, розовощекий, всегда улыбающийся молодой исполнитель, окончивший только-только Гнесинское училище.

...Еще лет 10 назад на концертах, просмотрах и творческих вечерах мне часто он встречался — худенький подросток с большими удивленными глазами. Всегда любезно здоровался, и я не знал, кто это, пока... пока он не вымахал под два метра и не стал одним из моих исполнителей.

Однажды Филипп привез из Софии несметное количество кассет с записями, как он сказал, новейшей поп-музыки — «новейшая» музыка оказалась «джентльменским набором» набивших оскомину штампов, но две симпатичные мелодии в этом разливанном море все же отыскать удалось. Одна позже стала носить имя небезызвестного Синдбада-морехода, а другая, танцевальная, являвшая собой симбиоз греческого «сиртаки» и еврейского «фрейлехса», превратилась в песню «Дети Адама и Евы». Их-то и спел Филипп на моем вечере и имел успех — это было его победой, а ведь выходил он на сцену первым, когда публика, только что устроившаяся в удобных креслах, еще разглядывала оформление сцены, перешептывалась, роняла гардеробные номерки, дожевывала дефицитные конфеты — мало того, предвкушала встречу с Пугачевой, Гвердцители, Вайкуле, а тут выходит этот долговязый полуболгарский Нарцисс и... завораживает зал!

Филиппу Киркорову было тогда только 22, а может быть, уже? Он знал, чего хочет, — неожиданно для многих отказался от лестного предложения стать солистом Ленинградского мюзик-холла, от престижных поездок в Югославию, в США... и предпочел ученическую долю в театре Аллы Пугачевой.

— Парень хороший, — как-то сказала о Киркорове Алла, — но, понимаешь, надо болгарскую эстраду из него выбить!

И выбила.

— Тетя Алла, так что с «сединой» делать? — вопрошал Филипп.

— А что делать? Так и ходи — краска-то несмываемая.

— Шутите? — встревожился юноша.

— Не шучу, — пошутила Алла Борисовна».

«БЕДНЫЙ НАРОД НАШ, КОТОРОГО ТУФТОЙ С УТРА ДО ВЕЧЕРА ПИЧКАЮТ, А ВСЕ ПОТОМУ, ЧТО ВО ГЛАВЕ ТЕЛЕКАНАЛОВ БЫВШИЕ ФАРЦОВЩИКИ И БИЗНЕСМЕНЫ СИДЯТ»

— В 80-е и 90-е годы приходилось слышать, что Пугачева чуть ли не мафиози и ми­мо нее никто на эстраде, что называется, не проскочит: если, дескать, артист у нее в немилость попал, все, его на телевидении не будет, а если это ее фаворит, он, наоборот, мелькать будет везде. Влияние Примадон­ны ослабло сейчас или про­должает оставаться си­ль­ным?

— Ты знаешь, я шоу-бизнесом-то и не занимаюсь особо — считаю, что он умирает. Судя по тому, сколько молодежи в вашем оперном театре на серьезной программе было, по тому, как прошел мой концерт в Ледовом дворце в Питере, где час 20 из трех я читал стихи и девять тысяч народу сидели молча...

— ...между прочим!..

— ...тяга к русскому языку...

— ...к слову...

— ...к мысли, чувству, философии преодолевает все, потому что это фонограм­мное творчество уже невозможно...

— ...в печенках сидит...

— ...от него просто тошнит, воротит! Есть, безусловно, талантливые ребята, но одна и та же обойма кочует с канала на канал.

— У вас в гостиной много фотографий висит: вы с Аллой Борисовной молодые, счастливые, творческие...

— Да (грустно), было...

— Общим с ней прошлым вы дорожите по-прежнему?

— Обязательно! — это счастливые годы, которые и Алле много радости принесли, и мне, и вычеркивать их нельзя.

Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие».

«В свое вре­мя, испросив Аллиного со­гласия, «Мосфильм», в ту пору нужда­вшийся в кас­совом фи­ль­ме, заказал сценарий писа­телю N — за­каз был в кон­це концов выполнен, но Пу­гачева, прочитав историю взаимоотноше­ний бывшего летчика и певицы, сказала:

— Это не годится — к чему «Женщину, которая поет» повторять?

Тогда администрация киностудии выплатила писателю аванс, попрощалась с ним и вдруг вспомнила, что у Пугачевой есть товарищ, человек, знающий ее не понаслышке.

— Надо привлечь товарища, — сказали на киноверху, и меня привлекли.

Времени на раскачку не было — сроку дали месяц-полтора. Машина кинопроизводства набирала уже обороты: съемочная группа ждала, что скажет режиссер, режиссер ждал, что напишет новый сценарист, сценарист думал, что бы такое придумать, и вместе с героиней фильма спешно варианты возможного решения перебирал.

Мы то за одну тему хватались, то за другую и часами, отрешившись от всего, говорили, говорили, говорили...

Однажды я включил кассетник, и Алла объявила: «Три счастливых дня из жизни певицы. Давай об этом».

Несколько пленок с магнитофонными записями наших диалогов у меня сохранилось. Итак...      

А. П.: — Во-первых, мне нужен герой-любовник, иначе неинтересно... Кто? (Смеется). Паулс!

И. Р.: — Хорошо, приглашаем Паулса на роль Паулса.

А. П.: — Нет-нет, эта легенда устарела... Леонтьева, что ль, позвать?

И. Р.: — Молод.

А. П.: — Молод, молод!.. А больше и некого! (Смеется). А может, Кобзон?.. Правда, он очень серьезный — серьезный такой человек! Героине советской эстрады нужен Герой Советского Союза! Вот. (После паузы). А в принципе, зачем мне нужен герой — зачем? Мы же договорились — все как есть... Некогда мне этих героев иметь, одна у меня любовь — песня».

... Понимаешь, нету такого спроса на песню сейчас, ну нету!...

«КАКОВО ЭТО — ОЩУЩАТЬ СЕБЯ ГЛАВНЫМ ВРАГОМ ПУГАЧЕВОЙ? ДА МНЕ ПЛЕВАТЬ!»

— Коснусь этой темы вскользь, а если поддерживать ее не захотите — ваше право. Бывшую жену Муниру вы назвали «лентяйкой и сибариткой, живущей за ваш счет»...

— ...ну зачем сейчас так?..

— ...и вот эта передача жуткая...

— ...у Малахова? Да, отвратная.

— Говорят, якобы Алла Борисовна специально Муниру из США пригласила...

— ...да...

— ...чтобы вас уколоть...

— Мало того, она помогла это дело инициировать, а может, и нет... Тем не менее Алла Муниру встречала, сперва в «Хилтоне» поселила, потом у Киркорова на даче, но, как донесла разведка, Мунира такая мрачная была и столько курила, что тетя Филиппа взмолилась: «Уберите ее отсюда, пожалуйста!». Сейчас она в квартире живет, которую Алла то ли сняла ей, то ли не знаю...

— Зачем это Алле Борисовне нужно?

— Во-первых, я из сферы ее влияния, так сказать, выпал: 71 песню из РАО изъял и в управление моим адвокатам отдал, потому что там воровство и свинство все время происходит, понимаешь?

— Конечно...

— Думаю, это главная причина — экономическая.

— И что, все былые заслуги, все совместное прошлое таким образом перечеркнуто?

— Как-то Алла мне позвонила: «Давай, может, встретимся, я с Добровинским поговорю...». Я возразил: «Так ты же его сама позвала, чтобы он по телевизору говорил, что Резника надо кастрировать, и прочее». Да-а-а! (Грустно). В другом интервью вообще пред­ложил: «Хотите, на 20 лет мы его посадим?». Он такой, этот негодяй в бабочке, бывший артист без юридического образования, — понимаешь, такое не прощается.

— И что же вы Пугачевой ответили?

— Сказал: «Алла, я сам разберусь, а ты, главное, не болей, будь здорова» — вот и все.

— Это правда, что Алла Борисовна призналась кому-то, что Резник для нее теперь враг номер один?

— Да, в нетрезвом виде ее адвокатша сболтнула это моей.

— И каково это — ощущать себя главным врагом Пугачевой?

— Да мне плевать — это просто глупость. Алла переоценивает себя, не понимает, кто я в этой стране, какая ко мне любовь народная, какое уважение...

— ...такое за деньги не купишь!

— Несмотря на все эти инсинуации, из Администрации президента мне позвонили: «Скоро День полиции — стихотворение о знамени напишите, пожалуйста». После приветствия Путина я вышел на сцену и стихи прочитал — о чем-то это говорит, правда?

— После шоу Малахова у вас сердечный приступ случился...

— ...да...

— ...совсем было плохо?

— Давление до 220 поднялось.

— Странно: вы же все понимаете, всему знаете цену...

— ...однако к подлости и хамству не привык, поэтому очень переживаю. Вот недавно мы с Ириной пошли в магазин — не в хороший, а в какой-то супермаркет типа «Перекрестка», и кассирша, увидев меня, с ненавистью прошипела: «Этот колпачок не отсюда, поставьте на место!». Мне стало плохо — вообще, когда с бытовым хамством таким сталкиваюсь, у меня может приступ начаться, поэтому сижу дома и редко куда-либо хожу.

— После той скандальной программы вы сказали: «Малахов — убийца, Успенская — воровка, у Пугачевой дурь», а вот вторая цитата: «Эти телевизионщики Пороховщикова угробили, до приступа Максима Дунаевского довели — почему они министра или олигарха обгадить боятся? Скунсы!»...

«Я БРОСИЛ ТРУБКУ И СРАЗУ ЖЕ ОБ УСПЕНСКОЙ ЗАБЫЛ — «КИДАЛОВО» НАЗЫВАЕТСЯ»

— В той программе Малахова и Люба Успенская участие принимала, а в чем суть нашумевшего и никому не понятного вашего с ней конфликта? Вы же Любе прекрасные написали песни...

— Да, с Гариком Голдом — это американский композитор и человек очень хороший: в свое время 12 песен ей сочинили, и еще шесть я сделал для нее дополнительно, на французскую музыку — всего 18.

— Ну, самая известная — «Кабриолет»...

— ...а еще «Банкет» («На другом конце стола тот, с которым я жила...»), «Кривые зеркала», «Монте-Карло», «Прабабушка» («Родилась я в Порт-Артуре...»), «Джигярь» — это для армянских эмигрантов, «Россия, я верю в твои силы, узнаешь ты, где правда, а где ложь...». Я Любе говорил: «Давай контракт на троих заключим», и прочее, прочее...

— Так вы ей бесплатно песни отдали?

— Да конечно! Работали как бы на паритете втроем: Гарик — состоятельный человек, ему было нужно имя, а я нуждался в деньгах — мы были в ужасном положении в Штатах с этим своим театром, из-за тех негритянских событий — бунта лос-анджелесского, повлекшего массовые беспорядки, когда люди боялись на улицу выходить, прогорели, но Люба все отлынивала. Потом в Москву полетела — я еще Алле позвонил, их познакомил. Там Успенскую быстро в оборот взяли, клип сняли «Кабриолет». Она вернулась — думал: сейчас приедет...

— ...привезет...

— ...да, потому что Артурчик у меня маленький, а она звонит: «Ой, ты знаешь, меня обокрали, я на три тысячи долларов по телефону наговорила...». Я бросил трубку и сразу о ней  забыл, понимаешь? — это «кидалово» называется. Сейчас она говорит: «Резник жадный»...

— ...а кушать Резнику надо?

— Надо, но Любе-то что?...

«ЕСТЬ ВИДЕО: МЫ С РАЙМОНДОМ РАБОТАЕМ, А ВАЕНГА СИДИТ НА ПОЛУ, ОТ СЧАСТЬЯ СВЕТИТСЯ И ИРКЕ МОЕЙ ГОВОРИТ: «ОНИ ГЕНИИ! ГЕНИИ!»

— Елену Ваенгу вы называли второй Пугачевой...

— ...да-да, мы были в нее с Раймондом влюблены.

— Вы же ее открыли фактически...

— Ну, не открыли, просто высоко оценили — во всяком случае, таких слов хороших никто о ней тогда не говорил...

«СЕРЕЖА ЗАХАРОВ СКАЗАЛ: «КОГДА МЕНЯ ПОСАДИЛИ В ТЮРЬМУ, ЕДИНСТВЕННЫМ ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ ЗА 200 КИЛОМЕТРОВ  В ЛАГЕРЬ КО МНЕ ПРИЕЗЖАЛ, БЫЛ ИЛЬЯ РЕЗНИК»

— ... Мне о вас очень трогательно Эдита Станиславовна Пьеха рассказывала, к тому же история взаимо­отношений ее и Броневицкого, как я понимаю, протека­ла на ваших глазах...

— Да, это так...

— Я почему-то вспомнил, как на одном из концертов Алла Борисовна Пугачева позволила себе по отношению к Эдите Станиславовне такую двусмысленность неучтивую...

— «Вечная вы наша»?

— Да, а у них что, конфликт?

— Да нет, это просто характер Аллин — грустно сказал автор... - А помнишь, как у Валеры Леонтьева прервалась фонограмма...

— ...дважды!..

— ...и она это не вырезала! Я спросил: «Алла, зачем? Это же не прямой был эфир». — «А так интересно». Ну да, разумеется...

— На песне «Паромщик» это случилось, которую первым исполнил он, но потом она ее себе просто забрала...

— Некрасиво это, нехорошо — а случай красноречивый.

«МЫ БОГАТЫМИ СЧИТАЛИСЬ ЛЮДЬМИ: РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ, ДЕРБЕНЕВ, ТАНИЧ — ПЯТЬ, ВОСЕМЬ ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ ПОЛУЧАЛИ В МЕСЯЦ, КОГДА АКАДЕМИК 700 ЗАРАБАТЫВАЛ»

— Кто на современной эстраде — российской и украинской — вам нравится?

— Вот у меня концерт был недавно в Киеве, где Виктор Федорович присутствовал (спасибо ему за это!), Кравчук Леонид Макарович, Литвин, Кулиняк, и там для меня очень много было открытий. Саша Пономарев «Яблони в цвету» гениально спел, Наташа Могилевская — «Три счастливых дня»: самое лучшее исполнение...

— Лучше Пугачевой?

— По крайней мере, не хуже — очень пронзительно, но сравнивать с Аллой тех лет нельзя. Мы же не можем сопоставлять  себя с теми, какими лет 30 назад были, и безусловно, молодежь поразила: много новых интерпретаций старых песен, неординарных решений, такие ребята талантливые!...

— А Пугачевой хотелось писать, правда?

— Да, но мы же тогда утверждались, и хотя я-то в тени всегда оставался, а они с Раймондом на первом плане, был кураж, мы бились за то, чтобы Алла заслуженную получила, потом народную, этого ждали... Кайф был, команда! — это здорово, но самая большая сейчас для меня радость — что с великим итальянским композитором Рикардо Коччианте, автором «Нотр-Дам де Пари», я работу закончил над современной оперой «Декабристы». Там такая музыка! — и стихи на темы Санкт-Петербурга, русского офицерства, Сибири, большой любви: всего 40 сцен!..

«СОНЕЧКА РОТАРУ СКАЗАЛА: «ИЛЮША, ПОЕХАЛИ В ЗАКАРПАТЬЕ, БУДЕМ ПРОГРАММУ ДЕЛАТЬ», И ТУТ  АЛЛА: «НИКУДА ТЫ НЕ ПОЕДЕШЬ, НАМ НАДО РАБОТАТЬ!»

— ... Год назад мы с Ирой в Никиту в Крыму заехали, и я Сонечке Ротару вот эту книжку (показывает) подарил — сборник лучших своих песен.

— Что-то ваше она исполняла?

— «Яблони в цвету», «Где ты, любовь?», и вот Соня так смотрит, читает: «Странник»...

— ... «Стюардесса по имени Жанна»...

— ...«Я за тебя молюсь», «Чарли»...

— ...«Еще не вечер»...

— ... «Скрипач на крыше»...

— ...а леонтьевских сколько песен!..

— ...«Окраина», «Когда я уйду», «Как тревожен этот путь», «Поздно», «Поднимись над суетой», «Дежурный ангел», «Без меня тебе, любимый мой», «Ты возьми меня с собой», «Старинные часы», «Фотограф», «Маэстро»... Посидела так, посмотрела: «Да, Илюша, для Аллы столько вы написали!», а в 79-м году, когда мы с Паулсом «Где ты, любовь?» сочинили, это вот (напевает): «Солнечным днем, солнечным днем одиноко мне...», она сказала: «Илюша, поехали в Закарпатье, будем программу делать». Я: «Конечно!», и тут через три дня Алла: «Никуда ты не поедешь, нам надо работать! Мы «Журавлика» пишем, «Звездное лето» — а вот не случись этого, может, повернулась бы судьба по-другому и у Сони были бы другого качества песни?

— А у вас каких-то не было бы — не исключено...

— (Кивает). А у меня не было бы...

Дмитрий ГОРДОН «Бульвар Гордона» 16 июля 2013

---

Илья РЕЗНИК: «Когда «Старинные часы» прозвучали, ко мне подошел Евтушенко и со словами: «Гениальная песня!» поцеловал. Со следующего дня здороваться со мной он перестал...»

«ПИШУ В ОСНОВНОМ ЛЕЖА. ИЛИ В КРЕСЛЕ, ВЫТЯНУВШИСЬ»

— ... После написания какой песни вы сказали себе: «Ай да Резник!..» — и дальше по тексту?

— Иногда даже плачу, да... Помню, я жил в «Ридзене», в гостинице, Раймонд несколько мелодий мне наиграл... У нас, знаешь, какой с ним процесс? У него нотные тетради такие длинные, он их листает и мне играет, а я говорю: «Нет... нет... а это — да». Выбираю, что близко.

— Хуторянин, как Алла Борисовна его называла...

— Да (улыбается), хуторянин, и в «Рид­зе­не» он одну мелодию мне сыграл. Утром я к ним с Ланой пришел, мы кофе попили, я говорю: «Лана, слушай» — и он стал играть: «Друг, мой старый друг...».

— У вас слезы блестят в глазах...

— ...и Лана плакала.

— Точно так же и у меня слезы блестели, когда я слушал вашу с Аллой Борисовной песню: «Жди и помни меня, снова я уезжаю»...

— А «Скупимся на любовь»? — вот это, скажу я тебе, не побоюсь этого слова, шедевр.

— «Летим, как мотыльки, на пламя, друзей теряем дорогих...

— ...Помянем тех, кого нет с нами, и будем думать о живых!».

«У МЕНЯ ВСЕ ПЕСНИ, НАПИСАННЫЕ ДЛЯ АЛЛЫ И С АЛЛОЙ, ЭМОЦИИ ВЫЗЫВАЮТ»

— Я «Жди и помни меня» вспомнил — слышал, что эту вещь вы с Пугачевой в поезде написали...

— Да, это песня одной строчки, потому что дальше нечего ждать — там и музыка у нее короткая.

— И хорошая, кстати...

— Эту строчку мы долго искали, она ко мне в пять утра пришла, и я понял: «Все, больше ничего не надо».

— Значит, ехали не напрасно?

— Да, у нас много было счастливых моментов.

— Когда слушаете эту песню, эмоции она у вас вызывает?

— У меня все песни, написанные для Аллы и с Аллой, их вызывают — видишь, они живут-то уже и 20, и 30 лет. Вот ты можешь назвать песню, рожденную пять лет назад, которую и сейчас поют?...

«ЕСЛИ ПЕРЕД ТОБОЙ ТАЛАНТЛИВЫЕ СТИХИ, ОТЛОЖИТЬ ХОЧЕШЬ И ПОСОРЕВНОВАТЬСЯ, ЕСЛИ БЕЗДАРНЫЕ — ОТЛОЖИТЬ СО СЛОВАМИ: «А Я-ТО ЛУЧШЕ!», А ЕСЛИ ЖЕ ГЕНИАЛЬНЫЕ, ХОЧЕТСЯ СРАЗУ ПРИВСТАТЬ НА ЦЫПОЧКИ»

— Вы создали лучшие, на мой взгляд, песни для трех знаковых звезд советско-российской эстрады Аллы Пугачевой, Валерия Леонтьева и Лаймы Вайкуле...

— ...да, Лаймочки...

— ...и фактически сделали им репертуар. Скажите, пожалуйста, а если от этих трех исполнителей абстрагироваться, песни в чьем исполнении — ваши имею в виду — чувство гордости у вас вызывают?

— Ну, всему свое время, понимаешь? — когда есть кураж, когда что-то рождается...

«БРОДСКИЙ ОКИНУЛ ЦЕПКИМ ВЗГЛЯДОМ СТЕНЫ МОЕЙ «ХАТЫ» И БЫСТРО ПРОШЕЛСЯ ВДОЛЬ АКВАРЕЛЕЙ И КАРТИН, ИХ УКРАШАВШИХ: «ГОВНО. ГОВНО... СОВСЕМ ГОВНО. ПРОСТО ГОВНО»

— Правда ли, что с Евгением Евтушенко вы 26 лет не разговаривали?

— Да-да-да! (Пауза). Ой, случай был! 81-й год, в Театре эстрады пугачевская программа «Монологи певицы» идет... Кстати, Муслим Гейдара Алиевича Алиева попросил книжку мою выпустить, и сборничек «Монологи певицы» в Баку вышел — масенький, но это такая была радость! Знаешь, как трудно было в те годы печататься?

— Еще бы!

— Ну, шла, значит, программа Аллина, там 18 песен на мои стихи звучали, одна на стихи Мандельштама, потрясающая...

— ... «Жил Александр Герцович...», наверное?..

— Да, одна Беллочки Ахмадулиной и одна Евтушенко — «Все силы даже прилагая».

— Не помню...

— Ну да, и не вспомнишь, и когда «Старинные часы» прозвучали, в проходе ко мне подошел Евтушенко и со словами: «Гениальная песня!» поцеловал. Со следующего дня здороваться со мной он перестал...

— ...что ему, кстати, не свой­ственно...

— Ну ладно, он только о себе, родном...

«НИКИТА БОГОСЛОВСКИЙ СКАЗАЛ: «ЕСЛИ СТАТЬЮ О РЕЗНИКЕ НАПЕЧАТАЕТЕ, ИЗ РЕДКОЛЛЕГИИ ВЫЙДУ!»

— С поэтами все понятно, но я слышал, что нап­ря­женные отношения были у вас с за­ме­ча­тель­ным композитором и очень злым, как говорят, человеком Никитой Вла­ди­ми­ро­ви­чем Богословским... В чем же причина?

— Ну как, — он с Таничем писал, с Пляцковским, а я, получается, им конкурент. «Старинные часы» на фирме «Мелодия» год лежали — их не пропускали, потому что в худсовете сидели Танич, Дербенев, Пляцковский, Ошанин... Как такую бездарную песню-то пропустить?...

Дмитрий ГОРДОН «Бульвар Гордона» 23 июля 2013

---

Илья РЕЗНИК: «Ах ты, Алла Пугачева, Пугачевочка, наша жизнь с тобою вьется, как веревочка!..»

«ЛЕВА ПРЫГУНОВ, МОЙ ОДНОКУРСНИК, СКАЗАЛ: «ИЛЬЯ, Я, НАВЕРНОЕ, 20 «ЧАЕК» ВИДЕЛ ВО ВСЕМ МИРЕ, НО ДОРНА ТЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ ИГРАЛ»

— Когда-то вы в театре играли, и те, кто вас, тогдашнего, помнит, уверяют: кроме того, что красавцем писаным были, так еще и актером хорошим...

— Года два назад популярна программа была «Встречи на Моховой» — она и сейчас, впрочем, есть: это творческие вечера выпускников ЛГИТМиКа Боярского, Гузеевой и других, и вот настал мой черед. Вел Андрей Ургант, папа Вани, и на большом экране появлялись звезды. Лай­ма говорила, Алла вдруг выдала, что Резник — это наш Пушкин в песне (проболталась, наверное, — сейчас жалеет), и потом Лева Прыгунов слово взял, мой однокурсник: «Илья, ты знаешь, я, наверное, 20 «Чаек» видел во всем мире, но Дорна ты лучше всех играл».

«К КАКОМУ КЛАССУ МОГУ СЕБЯ ОТНЕСТИ? НИЖЕ СРЕДНЕГО»

— Вас барином называют, Алла Борисовна как-то даже прессе обмолвилась: «Наш барин»...

— Слушай, в каком-то интервью у тебя тоже был «барин»!

— Михалков, наверное?

— Нет, не он... Я просто ночью книжку твою читал — бессонница у меня была. Как чувствовал, что приедешь! Ах да, Мас­ля­ков.

— Барином быть хорошо?

— А я не барин — просто человек спокойный: до поры до времени.

Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие».

«Однажды я стал Гришкой Распутиным — музыкальный спектакль «Игра в Распутина» мы сыграли на сценах Государственного концертного зала «Россия» и Большого Кремлевского дворца, а потом отправились на гастроли в Америку, но подоспели в Лос-Анджелес не вовремя. Еще дымились подожженные взбунтовавшимся черным населением офисы и супермаркеты, а мы (я в роли Распутина и 20 универсальных актрис — художественных гимнасток, изображаю­щих всех, кого угодно, — от лоточников до придворных фрейлин) представляли сцены из российской жизни отважным американцам, посмевшим выйти в столь опасное время из дома.

Был успех, газеты нашему действу благоволили, но кассовое фиаско было неотвратимым. Наш американский продюсер оказался очередным Хлестаковым и вскоре исчез в таинственном направлении, и такая тут меня одолела тоска, что однажды ночью написал своей далекой подруге звуковое письмо:

Я на гастроли выехал с балетом.
Из Сан-Диего на тебя гляжу.
Прости Илюшку, грешного поэта,
За то, что тебе песен не пишу.
Какие здесь пентхаусы и пулы!
Таких себе не строил и Совмин.
Здесь в водоемах шастают акулы
И проживает рядом твой Кузьмин.
Талантлив наш балет.
Да нету «мани» —
Продюсер аферист был, вот беда.
Остались три гимнастки в ресторане
Поэтому, как видно, навсегда.
Ты приезжай, мой ангел,
в Сан-Диего,
С тобою, Алла, будет веселей.
А если не успеешь, то в Лас-Вегас,
А если опоздаешь — на Бродвей.
Артисты наши ждут небесной манны.
И, впрочем, перспективы неплохи.
Вокруг них ходят шейхи да султаны
И кружат в белых «мерсах» женихи.
Тоскливо друг без друга нам,
не так ли?
Плыви ко мне попутным кораблем.
На сцену выйдешь ты
в моем спектакле,
И мы с тобой в два голоса споем:
— Ах ты, Алла Пугачева, Пугачевочка,
Наша жизнь с тобою вьется,
как веревочка!
Счастье было. Счастье сплыло.
И его уж не вернешь.
Ах ты, Аллочка, подружка моя рыжая.
Третий месяц твои глазоньки
не вижу я.
Я б с тобою выпил водочки,
Да ты уже не пьешь!..

Гастроли трещали по швам, и моя творческая энергия перелилась в так называемые эмигрантские песни. «Кабриолет», «Монте-Карло», «На другом конце стола» и еще десяток сочинений для Успенской, «Марина» и «Женщины, которых мы любили» — для Шуфутинского, который в благодарность за это в своем автобиографическом опусе, очевидно, завидуя лаврам искусствоведа Вульфа, по поводу нашего спектакля «теоретизировал». Ну, да Бог ему судья.

Через год я вернулся в Москву, в студии «Останкино» состоялась незабываемая замечательная встреча. На сцене со мной были Максим Дунаевский, Тамара Гвердцители, Валя Легкоступова, а в зале — Мах­муд Эсамбаев, Эльдар Рязанов, Илья Глазунов, Павел Буре, Аркадий Вайнер...

Я вернулся на круги своя»...

Дмитрий ГОРДОН «Бульвар Гордона» 1 августа 2013

Автор: Ольга Стопинская

Категория: "Вестник "Апреля" №3 (141) 2013

Опубликовано: 09 августа 2013

Просмотров: 3564

 

«Я всегда репертуар подбирала какой хотела, пела что хотела. Для меня и самой загадка, что за магнетизм такой был во мне, что все разрешали даже в те времена. Со скрипом, но разрешали. Конечно, вызывали, ругали — то крестик на сцене из декольте выпал, то юбка короткая. Я не боялась их и всегда говорила: ну, уберете вы меня со сцены, я буду книги писать. Запретите книги, буду рисовать, запретите и это, я все равно что-нибудь придумаю, все равно буду жить так, как хочу. С чувством все той же внутренней свободы. И они терпели».

«Я такая женщина-женщина. Никогда себя певицей-то не называла, а именно женщиной, которая поет. И все женские темы были в моих песнях выражены более доступно, более незавуалированно, а по-человечески: простым женским языком. Это было как интимный дневник: его может прочитать мужчина и понять женщину. А может прочитать женщина, чтобы стать сильнее или слабее».

«Когда я пела арию из «Хованщины» — «Исходила младшенька все луга и болота», — то многие оперные певицы говорили восхищенно: «О да!» Но это принципиально не мое искусство. В жанре эстрады можно петь любым голосом, а в опере — только хорошим и поставленным. Вот это ограничение меня и не устраивает».

О сценической магии

«Самое поразительное ощущение, когда ты владеешь залом и когда твой голос продолжает твой жест. Этот жест помогает раскрытию смысла. Нечто, данное от природы. Не знаю почему, у меня никогда не было проблем с движением на сцене. Я двигалась свободно, и получалось правильно. Сейчас молодые певицы гладят себе на сцене головы, проводят этак по волосам. Это, наверное, считается сексуально, не знаю. Или еще пальцами микрофоны перебирают — полная нелепица. Неоправданный, случайный жест мешает восприятию песни, а оправданный жест делает исполнение совершенным».

«Для меня сцена — мой голос, жесты, вся эта магия — была как бы продолжением жизни. Я поэтому и ушла со сцены, когда почувствовала, что голос больше не выражает то, что я хочу выразить».

«Я никогда не любила слушать себя и смотреть, мне достаточно было того ощущения, которое я получала на сцене и в записи, но теперь, по прошествии многих лет, я думаю: чем я брала залы? Все-таки это действительно магия».

«Я боюсь слова «власть». Власть над залом неправильное определение. Для меня это не власть, а состояние единения, слияния. То есть вот эти люди — они дышат со мной... они, вот я чувствую — я хочу заплакать, и они заплачут, я только чуть-чуть поведу голосом — и они начнут смеяться. Это ни с чем не сравнимое ощущение».

О мужчинах и о любви

«Мои мужчины никогда не считали себя «мистером Пугачевым». Я умелая жена. Если прочитать про Овна-женщину, то можно узнать, что данный тип берет мужчину и ставит на пьедестал. Я своих мужчин всегда ставила на пьедестал, двигала, возвеличивала, уходила на второй план. Мне хватало сцены».

«Я сильно переживала из-за разлада с Болдиным, а тут этот Киркоров. И тогда балбесина, и сейчас все никак не повзрослеет. Так меня достал, что уже легче было за него выйти замуж, чем объяснять, почему не надо этого делать.

Буквально на второй день после свадьбы я поняла, что совершила ужасную ошибку. Но сбежать из-под венца было бы недостойно. Киркоров мечтал обо мне всю жизнь, он был влюблен, одаривал цветами, ухаживал, поклонялся как богине, а когда добился, «поставил на полочку среди своих медалей». Я всю жизнь не любила такой тип людей, такой тип поступков, мне вообще все в нем не нравилось и сейчас не нравится! При этом ведь официально продержалась с ним 10 лет, а неофициально уже через год не жили».

«Влюбленность — это желание. Любовь — это солнце. То, что присходит у меня сейчас с Максимом, это солнце со вспышками на солнце».

«Многие не верят в искренность нашей с Максимом истории. Пусть. Пусть, пусть не верят. Лишь бы я верила, ощущала это! А что люди подумают — Господи, какая мне разница?»

«Я не одинока. И скорее всего, никогда не буду одинока. При всем желании. Даже ищу иногда одиночества, но... Не могу даже представить себе этого состояния. Как я могу считать себя одинокой, когда у меня есть дочь, ее муж, внуки мои, Максимка, Филипп, мои ближайшие друзья, тот же Женя Болдин, который всегда придет ко мне на помощь. У меня зрители мои, в конце концов. У меня просто есть люди, которым я могу позвонить и они прибегут. Их немного, но они есть. И потом у меня есть рояль. Если я буду совсем одинока, музыка меня не оставит».

«Как показала жизнь, главное для меня любить. А уж если я полюблю, никто не сможет отказаться от такой любви. Иногда я любила, хоть и понимала, что этот человек не сможет быть со мной долго, но я радовалась каждому дню. Конечно, как и все женщины, я хотела выйти замуж один раз и навсегда, но… видно, не судьба. Мое правило: лучше разочарования в любви, чем ее отсутствие. Мои любимые для меня как ступени для ракеты — я иду вверх, а они постепенно отваливаются… Я всегда переживала, когда понимала, что пришло время расстаться с этим человеком. Но сейчас все не так. Я наслаждаюсь и радуюсь».

О своём зрителе

«Для меня нет мелких городов и мелких людишек, ради которых я выхожу на сцену. Я считаю за честь выступить в том городе, откуда человек не может приехать в Москву на мой концерт».

«Я не заложница сцены и не ее рабыня. Для меня это не наркотик. Свою миссию я исполнила: все, что хотела, спела. Потому и ушла со сцены. Скакать в семьдесят лет перед зрителями в короткой юбочке нелепо, а наряжаться в длинные платья и низким грудным голосом исполнять русские народные песни тоже глупо. Зачем? Чтобы старушки-поклонницы рассказывали, как замечательно сохранился голос у Пугачевой?»

«Бывали в моей биографии курьезные ситуации. Прилетели в Молдавию, а билеты на концерт не проданы. Организаторы не позаботились о рекламе, налепили какую-то самопальную афишу на заборе, и народ решил: приезд Пугачевой — чья-то шутка, розыгрыш. Не поверили люди, словом. Пришлось мне идти на центральный рынок Кишинева, включать сарафанное радио. Там такое смертоубийство началось! Спасалась от разгоряченной толпы бегством, зато на концерте был аншлаг».

«Мой зритель — это человек без возраста. С интеллигентными глазами, с вечно юной и молодой душой, немножко грустный и мудрый. Старик-ребенок — вот такой сгусток! И очень хорошо чувствующий. Он ищет любви, хочет быть любимым. В глобальном смысле или в мелком. Иначе жить нет совершенно никакого смысла».

О судьбе

«Судьбоносные события моей жизни? Рождение дочери самое судьбоносное событие. Выступление в Болгарии на фестивале «Орфей», но не в 74-м, когда я стала лауреатом, а в 1975-м. Я туда ехала спеть последний раз в жизни. Хотела заканчивать карьеру, потому что в тот момент развелась с мужем. И эта поездка для меня была как «Прощание славянки». Я уже совсем ни на что не надеялась — и вдруг успех, популярность, которая пришла внезапно. Второе рождение свое хорошо помню, когда я умирала после всех этих неудачных операций и меня чудом вернули к нормальной жизни. Я тогда как будто переродилась — поменяла отношение к жизни, к людям. Поездку в Чернобыль тоже не забуду никогда. Можно было, конечно, отказаться, мы вроде понимали, что это большая глупость — ехать туда, но… было сказано: «Там люди в особой ситуации. Они заказали апельсины и Пугачеву». И лишить их этого нельзя».

«Знаете, я всегда чувствовала силу и помощь с небес. Просто неудобно об этом говорить. Я бы и ходила в церковь, может быть, если бы не была настолько известна. Потому что, когда на тебя смотрят, таинство исповеди сразу пропадает и ты начинаешь волей-неволей играть, поддерживать какой-то образ. Когда молюсь, то прежде всего прошу спасти и сохранить семью, страну, меня. И второе. Я очень прошу, чтобы меня, если попаду, так сказать, в иное измерение, сделали ангелом-хранителем своих близких. Ну, а если сделают ангелом-хранителем страны — еще лучше! Потому что мне очень нравится помогать людям».

«Я думаю, каждый человек обладает энергетикой. Может быть, если бы я не была актрисой, то была бы целительницей».

«Когда мне говорят: «Вы великая» — я отвечаю: «От этого слова я толстею». Поэтому сейчас говорю себе: «Аллуся! Ты была великой».

«Я всегда относилась к своему пению, репертуару и месту на сцене как к какой-то определенной миссии, которая мне была дана свыше. Я эту миссию выполнила».

О разном

«Я прошлым вообще не живу. Единственное, у меня есть поле, васильки-ромашки. Когда я не могу заснуть, то я мысленно иду по этому полю с бабушкой, малину собираем справа в подлесочке. И мне так спокойно, хорошо, я знаю, что там будет дом, мы придем, будем пить чай с печеньем или молоко. Ой, как это хорошо! Говорят же, что старость плоха тем, что… Что такое старость? Это мысли о молодости. Может быть, у меня это уже началось? Потому что я успокаиваю себя, ну, не молодостью — детством. Детство очень хорошее было, безмятежное какое-то».

«У меня мама не пила, не курила, у нее было 5 инфарктов подряд, а после 6-го она умерла. Кто знает, как себя беречь? Стараюсь себя сдерживать, обходить какие-то острые углы, чего раньше не делала. Но ведь это еще и от мироощущения зависит. Я никому не завидую. Да, нервничаю по каким-то поводам, но уже почти от этого избавилась. Думаю, разрушению подвержены те люди, которые слишком ревностно к себе относятся, переживают, хотят всем нравиться. Они тратят силы на интриги, зависть, самоедство. В моей жизни такого никогда не было. И я считаю, все то, что гложет изнутри, отражается снаружи».

«Я артистка не капризная, но справедливая и требовательная. У меня должны быть в гримерной, вода, чай, кофе. Обязательное требование — бутерброды. С сыром, рыбой, колбасой — без разницы, значения не имеет. Главное, чтобы могла слопать их до концерта и после. Называю это нервными бутербродами. Врачи, правда, запретили сейчас есть такую пищу, но мне надо что-то пожевать перед выходом на сцену, иначе начинает трясти. И гостиничный номер минимум из двух комнат, поскольку я женщина курящая, но в спальне не курю. Машина, которая была бы на ходу. Не обязательно лимузин. Но меня, видимо, уважают и ценят и делают все в соответствии со своими представлениями о том, как должна приезжать звезда».

Одной строкой

«Любая женщина всегда актриса. И если она плохая актриса, она проиграет».

«Денег нужно ровно столько, чтобы не чувствовать себя униженным».

«Я иногда одеваюсь странно — не в связи с изъянами моего вкуса, а в силу того, что в этой одежде я чувствую себя на сцене максимально комфортно».

«Когда я была застенчива, и юбка была правильной длины, и челка поменьше, где были вы с вашими овациями?»

«Любовь — это состояние души, когда даже последний жлоб готов отдавать, а не только брать"

 

Категория: "Вестник "Апреля" №3 (141) 2013

Опубликовано: 29 января 2012

Просмотров: 9763

«Аллалиада, Или Голубь любит голубку»

Киносценарий

Действующие лица:

От автора
Кузьма Лучшев – автомеханик колхоза «Застава    Ильича», 36 лет
Алевтина - его жена, 33 года
Никодим и Фрол - друзья Кузьмы
Ударников Ефим Иванович–председатель колхоза «Застава Ильича»
Нехорошев Борис   - новый русский колхозник
Авдеев Иван Кабирович – Губернатор Сибирской области
Самуил Яковлевич – зам.Губернатора по экономике
Зам.Губернатора по сельскому хозяйству
Зам.Губернатора по ЖКХ
Зам.Губернатора по строительству
Зам.Губернатора по культуре
Пугачева Алла Борисовна – певица, народная артистка
Галкин Максим  ¬– артист-пародист
Кристина- дочь Аллы Борисовны Пугачевой
Никита – сын Кристины
Врач «Скорой помощи»
Инструментов – 1-й заместитель Мэра г.Москва
Голоса из зала
Голос мэра г.Москвы г.Полянкина
В массовых сценах – жители села Забытое и г.Москва

Подробнее: Литературная страница