Илья РЕЗНИК: «Ах ты, Алла Пугачева, Пугачевочка, наша жизнь с тобою вьется, как веревочка!..»
«ЛЕВА ПРЫГУНОВ, МОЙ ОДНОКУРСНИК, СКАЗАЛ: «ИЛЬЯ, Я, НАВЕРНОЕ, 20 «ЧАЕК» ВИДЕЛ ВО ВСЕМ МИРЕ, НО ДОРНА ТЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ ИГРАЛ»
— Когда-то вы в театре играли, и те, кто вас, тогдашнего, помнит, уверяют: кроме того, что красавцем писаным были, так еще и актером хорошим...
— Года два назад популярна программа была «Встречи на Моховой» — она и сейчас, впрочем, есть: это творческие вечера выпускников ЛГИТМиКа Боярского, Гузеевой и других, и вот настал мой черед. Вел Андрей Ургант, папа Вани, и на большом экране появлялись звезды. Лайма говорила, Алла вдруг выдала, что Резник — это наш Пушкин в песне (проболталась, наверное, — сейчас жалеет), и потом Лева Прыгунов слово взял, мой однокурсник: «Илья, ты знаешь, я, наверное, 20 «Чаек» видел во всем мире, но Дорна ты лучше всех играл».
«К КАКОМУ КЛАССУ МОГУ СЕБЯ ОТНЕСТИ? НИЖЕ СРЕДНЕГО»
— Вас барином называют, Алла Борисовна как-то даже прессе обмолвилась: «Наш барин»...
— Слушай, в каком-то интервью у тебя тоже был «барин»!
— Михалков, наверное?
— Нет, не он... Я просто ночью книжку твою читал — бессонница у меня была. Как чувствовал, что приедешь! Ах да, Масляков.
— Барином быть хорошо?
— А я не барин — просто человек спокойный: до поры до времени.
Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие».
«Однажды я стал Гришкой Распутиным — музыкальный спектакль «Игра в Распутина» мы сыграли на сценах Государственного концертного зала «Россия» и Большого Кремлевского дворца, а потом отправились на гастроли в Америку, но подоспели в Лос-Анджелес не вовремя. Еще дымились подожженные взбунтовавшимся черным населением офисы и супермаркеты, а мы (я в роли Распутина и 20 универсальных актрис — художественных гимнасток, изображающих всех, кого угодно, — от лоточников до придворных фрейлин) представляли сцены из российской жизни отважным американцам, посмевшим выйти в столь опасное время из дома.
Был успех, газеты нашему действу благоволили, но кассовое фиаско было неотвратимым. Наш американский продюсер оказался очередным Хлестаковым и вскоре исчез в таинственном направлении, и такая тут меня одолела тоска, что однажды ночью написал своей далекой подруге звуковое письмо:
Я на гастроли выехал с балетом.
Из Сан-Диего на тебя гляжу.
Прости Илюшку, грешного поэта,
За то, что тебе песен не пишу.
Какие здесь пентхаусы и пулы!
Таких себе не строил и Совмин.
Здесь в водоемах шастают акулы
И проживает рядом твой Кузьмин.
Талантлив наш балет.
Да нету «мани» —
Продюсер аферист был, вот беда.
Остались три гимнастки в ресторане
Поэтому, как видно, навсегда.
Ты приезжай, мой ангел,
в Сан-Диего,
С тобою, Алла, будет веселей.
А если не успеешь, то в Лас-Вегас,
А если опоздаешь — на Бродвей.
Артисты наши ждут небесной манны.
И, впрочем, перспективы неплохи.
Вокруг них ходят шейхи да султаны
И кружат в белых «мерсах» женихи.
Тоскливо друг без друга нам,
не так ли?
Плыви ко мне попутным кораблем.
На сцену выйдешь ты
в моем спектакле,
И мы с тобой в два голоса споем:
— Ах ты, Алла Пугачева, Пугачевочка,
Наша жизнь с тобою вьется,
как веревочка!
Счастье было. Счастье сплыло.
И его уж не вернешь.
Ах ты, Аллочка, подружка моя рыжая.
Третий месяц твои глазоньки
не вижу я.
Я б с тобою выпил водочки,
Да ты уже не пьешь!..
Гастроли трещали по швам, и моя творческая энергия перелилась в так называемые эмигрантские песни. «Кабриолет», «Монте-Карло», «На другом конце стола» и еще десяток сочинений для Успенской, «Марина» и «Женщины, которых мы любили» — для Шуфутинского, который в благодарность за это в своем автобиографическом опусе, очевидно, завидуя лаврам искусствоведа Вульфа, по поводу нашего спектакля «теоретизировал». Ну, да Бог ему судья.
Через год я вернулся в Москву, в студии «Останкино» состоялась незабываемая замечательная встреча. На сцене со мной были Максим Дунаевский, Тамара Гвердцители, Валя Легкоступова, а в зале — Махмуд Эсамбаев, Эльдар Рязанов, Илья Глазунов, Павел Буре, Аркадий Вайнер...
Я вернулся на круги своя»...
Дмитрий ГОРДОН «Бульвар Гордона» 1 августа 2013
