Илья РЕЗНИК: «Верни Аллу!» — просили меня и Стефанович, и следующий муж Пугачевой Болдин, а как я верну? — она уже с Кузьминым...»

... Представлять Илью Резника как-то особо нужды нет — о нем говорят песни: «Золушка», «Яблони в цвету», «Маэстро», «Звездное лето», «Старинные часы», «Без меня», «Делу — время», «Верооко», «Вернисаж», «Еще не вечер», «Три счастливых дня», «Ночной костер», «Скрипач на крыше», «Чарли», «Стюардесса по имени Жанна», «Странник», «Кабриолет»...

Так или иначе, каждая песня Ильи Рахмиэлевича — маленькая драма, трех-четырехминутный спектакль, поэтому вовсе не удивительно, что «Маэстро» до сих пор заставляет вспоминать тех, у кого ты чему-то учился, а «старинные часы, свидетели и судьи», еще идут...

Так или ина­че, Резник, Паулс и Пугачева мчались по просторам огромной страны, как не раз воспетая в русском искусстве птица-тройка, и полет их, увы, никому, наверное, не повторить. Даже им самим, теперешним.

Голос давно уж не тот, в музыке все чаще слышатся нотки разочарования и просьба оставить, наконец, в покое, а слово вроде и бодрится, и борется, и к новым вершинам стремится, но все же не так неистово и рьяно, как раньше. «Жизнь невозможно повернуть назад, и время ни на миг не остановишь» — так же, как не переступишь и порой даже с разбегу не перепрыгнешь через барьеры взаимных обид, выросшие между друзьями не разлей вода с годами.

Когда в прессе стали появляться интервью Ильи Рахмиэлевича с заголовками вроде: «Мою травлю организовала Пугачева», «На моем 75-летии Аллы не будет — зачем она там нужна?», «Теперь я враг Аллы Борисовны номер один!», у преданных поклонников совместного творчества большого поэта и первой певицы был шок. Неужели и вправду того, кого неоднократно называла своим братом (причем громко, членораздельно и во всеуслышание), Примадонна облила перед всем миром грязью, «выписав» из Америки бывшую жену, претендующую на то, что она и есть настоящая, брошенная на произвол судьбы? Неужто былые заслуги, дружбу взахлеб и замечательный репертуар, поднявший Пугачеву на не­до­стижимую для других вы­со­ту, можно вот так взять — и одним росчерком пера перечеркнуть, а личную жизнь не­когда близкого чело­века вынести на публичное обозрение, осуждение и переполаскивание в скандальном ток-шоу «Пусть говорят»?

Этих вопросов Алле Борисовне Пугачевой сейчас, к сожалению, не задают. А может, и к счастью — кто знает, насколько убедительными были бы ее ответы? Быть может, они поразили бы умы и воображение зрителей куда больше, чем передача, после которой всегда стойкому, строгому и величественному «маэстро в белом костюме», как называют Резника друзья и коллеги, понадобилась срочная помощь медиков...

«ПЕРВЫМ НОМЕРОМ АЛЛА ВЫСТУПАЛА — Я И НЕ ЗНАЛ, КТО ЭТО. НУ, ЭКСЦЕНТРИЧНАЯ ТАКАЯ ПЕВИЦА, В КАНОТЬЕ, С ТРОСТОЧКОЙ, ЧТО-ТО ЗАЖИГАТЕЛЬНОЕ ПЕЛА...»

— В свое время вся большая советс­кая страна плакала и страдала от ваших песен, которые исполняла, в частности, Алла Пугачева, а вы помните, как с ней познакомились?

— Ну, разумеется. Это 72-й год, я уже маститым автором песен «Золушка», «Яблони в цвету» был... Писал просто так, ни для кого, сотрудничал с композиторами, клавиры у нас были, и песни разным артистам показывали.

— Ну, «Яблони в цвету» из всех окон тогда звучали...

— ...да, «Толстый Карлсон», и так далее.

Я, короче, на концерт оркестра Лундстрема пришел, и первым номером Алла там выступала — я и не знал, кто это. Ну, эксцентричная такая певица, в канотье, с тросточкой, что-то зажигательное пела, а в конце Галя Ненашева выходила — она считалась в ту пору...

— ...большой звездой...

— ...суперзвездой! У меня между тем песенка с моей мелодией была (напевает): «Любовь должна быть доброю, и мне другой не хочется. Иди своей дорогою, пока она не кончится», и вот я зашел к Алле за кулисы и попросил: «Ты мне понравилась, помоги. Нужно, чтобы мы с тобой песню исполнили: хочу Гале Ненашевой показать». Пришли мы в гостиницу «Октябрь­ская», в номер люкс на третьем этаже — сейчас-то они паршивыми кажутся, примитивными, а тогда... Алла вообще в каземате жила — треугольном таком...

Спели мы, в общем, но Галя сказала: «Нет, мне это не нравится» — отфутболила. Идем мы по какому-то темному, мрачному коридору, и Пугачевой я говорю: «Ну, возьми себе тогда...». Она в ответ: «Да мне это тоже не нравится, а другое что-нибудь есть?». У меня гитара в обшарпанном чехле была — открываю его и клавиры достаю разных песен: «Вот, посмотри», и она один выбрала: «Эту хочу — «Посидим-поокаем»... (Пауза). Вот судьба, да? (Смеется). С этой песней в 74-м году Алла стала лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады и получила возможность поехать куда надо, чтобы спеть «Арлекино».

— На «Золотой Орфей» за Гран-при...

— ...да, причем некоторое время «Посидим-поокаем» визитной карточкой своей называла.

— Сколько песен всего Пугачевой вы написали?

— Я удивился не­давно: мы в РАО (Рос­­сий­ское Ав­тор­ское Общество. - Д. Г.) каталог запросили, и оказалось, что 71. Сам был поражен, потому что в той «Золотой коллекции», которая у Аллы выходила, 41 песня — видишь, сколько еще набралось...

«Я АЛЛУ ЗА ПЫЛЬНУЮ ШТОРУ ЗАВЕЛ И ШЕПНУЛ: «ДАВАЙ СДЕЛАЕМ ТАК: ДВА РОЯЛЯ, БЕЛЫЙ И КРАСНЫЙ, И ВЫ С МУСЛИМОМ В «ГОЛУБОМ ОГОНЬКЕ» «КАК ТРЕВОЖЕН ЭТОТ ПУТЬ» ПОЕТЕ...»

— Я с Магомаева начал, которого очень любил и с которым мы дружили: помню, у него на 65-летии, где вы тоже присутствовали, Алла Борисовна вышла произносить тост — и показалась мне совершенно не такой, как обычно: говорила она, словно девочка, влюбленная в своего кумира! У Муслима Магометовича дома я фотографию видел, где он, вы и Пугачева, по-моему, в Баку...

— Ой, прелесть какая! — это 80-й год, Мусик так потрясающе нас принимал... Алла, правда, обижала его, потому что был еще Искандер, бизнесмен, который все время ее перетягивал — то золотую рыбу есть, то на побережье Каспийского моря лачуги смотреть живописные, а у Муслима встречи с интеллигенцией были — дирижерами всякими, музыкантами, и по велению Аллы мы часто его подводили: я все время об этом переживал. Кстати, очень интересная идея родилась именно в магомаевской бакинской квартире. Муслим там бывал редко, она запыленная стояла, шторы такие тяжелые были... Алла сказала: «Мусик, смотри, мы с Илюшей песню новую написали» — и «Как тревожен этот путь» стала играть. Он к ней подсел — и в четыре руки они начали: а-а-а, это потрясающе было!

— Он пианист же какой!

— А каким был человеком! Уже тогда сцены чурался, поскольку чуть-чуть сдал — никто бы этого не заметил, а Муслим к зрителям выйти стеснялся. (Восхищенно). Он действительно великий!

Я Аллу за эту пыльную штору завел и шепнул: «Давай сделаем так: два рояля, белый и красный, и вы в «Голубом огоньке» «Как тревожен этот путь» поете». Потом она в Москву уехала, я — в Питер, Муслим Фигаро петь остался, и когда мы с Аллой в Омск или Томск отправились (не помню уже, куда), легендарная Люда Дубовцева с радио прислала кассеточку — мы после концерта ее слушали...

— ...и это мелодии Паулса были?

— Да, песня «Два дрозда»...

— ...«Два стрижа»...

— Точно, «Два стрижа»! Алла спросила: «Мне ее петь?». Я: «Ну, ее Айя Кукуле исполняет — ты что, перебежишь ей дорогу? Некрасиво». Слушаем дальше, а там: пам-парам-пам, парам-пам... Алла воскликнула: «Во-о-от! Давай для маэстро напишем!». Я подхватил: «Ну, тогда песня так и будет называться — «Маэстро»: ушел к себе в номер, и в шесть утра ей под дверь текст подсунул. Кстати, то, что, по словам  Раймонда, 10 вариантов там было, неправда: два-три слова всего изменили, а идея про два рояля перекочевала сюда, но я, как всегда, остался в тени: как режиссер умирает в актере, так я в этих двоих растворился.

— Хотя было бы грандиозно, если бы Магомаев с ней спел, правда?

— Ну!

— Иосиф Давыдович Кобзон говорил мне, что такой популярности, как у Муслима Магометовича, не было в Советском Союзе ни у кого и никогда, и даже Пугачева мог­ла о такой только мечтать — вы с ним согласны?

— Думаю, по популярности они идентичны, потому что ус­пех Аллы воочию наблюдал. Поклонники друг друга буквально давили, в Питере, помню, за авто­графами толпы стояли! У Мус­лима восторженная была публика...

— ...женская...

— ...да, фанаток Лемешева и Козловского напоминавшая, но на том юбилее, где мы с тобой были, когда на экране кадры хроники появились... Великий певец! — так мощно, широко, раздольно, могущественно...

— ...и органично...

— ...да, выступал! Не буду с другими, так сказать, певцами сравнивать...

— ...а не с кем сравнивать!...

«АЛЛА ЖЕ ХИТРЮЩАЯ — ПОНИМАЛА: ЕСЛИ В ПИТЕРЕ Я ОСТАНУСЬ, У НЕЕ ТАКОГО РЕПЕРТУАРА НЕ БУДЕТ»

— С Аллой Пугачевой вы по всему Советскому Союзу путешествовали, жили даже одно время у нее дома...

— ...ну да — она же хитрющая. Ой, какой она дипломат! — понимала: если в Питере я останусь, у нее такого репертуара не будет, и, пока кооперативная квартира моя строилась, предложила: «У меня поживите». У нас с женой Максим уже был, и до того доходило, что ночью Алла за рояль садилась, а я говорил: «Тихо! Ребенку спать не мешай». Это были счастливые дни — поэ­тому и родилась 71 песня.

Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие».

«— Лю-ю-ю-ся!.. Где куличи? — ставь на стол! — воскликнула Алла, распахнув двери квартиры № X дома № Y по улице, носящей имя великого пролетарского писателя, и царственным жестом пригласила всех войти.

— Ох, как я вас накормлю! На всю жизнь! — аппетитно приговаривала хозяйка в прихожей. — Раздевайтесь и проходите скорей!.. Люся, ты где?

— Здесь я, — возникла из кухни Люся, — а куличей нету.

— Как это?

— Так это, — тихо ответила она, — и вообще...

— А-а-а... — протянула Пугачева, ничего не понимая, — тогда картофеля покушаем. Жареного...

Был апрель 1988 года, Алла привела нас к себе после одного из концертов моей авторской программы «Вернисаж», пообещав пасхальный ужин, — мы были голодны и никак не могли взять в толк, куда же праздничные яства исчезли.

— И вообще, — потерянно произнесла Люся, — в холодильнике шаром покати.

— Но куда же оно все подевалось? Много ж всего было! На плите — я же помню! — целая сковорода грибов стояла! — расстроилась Алла.

— Грибов тоже нет, а на мойке — крошки кирпичные.

— Может, домовой? — предположил я, и все задумались.

— А больше ничего не пропало? — тревожно поинтересовался Евгений Болдин — элегантный менеджер и давний соратник певицы, а с некоторых пор и директор ее театра.

Люся ненадолго пропала, а вернувшись, торжественно объявила:

— Еще вашей бритвы нет, Евгений Борисыч!

Болдин побледнел. Алла сказала:

— Они здесь были. Были — и ушли. А может, и не ушли...

Хлопнула форточка.

Все вздрогнули — над нами пронеслась тень Агаты Кристи.

— Мне ни-ког-да не нравилась эта квартира: когда я одна, здесь жутко.

Вооружившись кто чем: топориком для рубки мяса, каминными щипцами и шваб­рой, мы рассредоточились по квартире в поисках пришельцев, но ни под кроватью, ни за диваном, ни в платяном шкафу, ни на балконе, ни в камине никого не оказалось.

— А что, если крысы? — осенило кого-то.

— Крысы не бреются, — строго сказал Евгений Борисович, взбираясь на мойку. — Черт бы эту индивидуальную застройку побрал! — Он приподнялся на цыпочки и просунул руку в вентиляционную трубу, прятавшуюся в нише под потолком.

— Ого! Да тут такая дырища!.. И трубы нет... И кладка как будто разобрана... Прямой ход на чердак!

Он спрыгнул и отряхнул руки.

— Наверное, поклонницы пошутили, — выдвинула свою версию Люся, совмещавшая в одном лице должности костюмерши, экономки и домашнего детектива.

— Давайте лучше в милицию позвоним, — предложил я, — она и выяснит, кто «пошутил».

— Товарищи, нужно лезть на чердак! — заявил Болдин пришедшим милиционерам.

— Но там вроде бы темно, — засомневались они, — а если кто и был, то давно ушел по крыше.

— Они что, дураки? — со значением произнес главный сыщик.

— Нет, уж вы лезьте, — попросила Люся.

...Милиция действовала быстро и решительно, как в кино: не прошло и четверти часа, как черная дыра над мойкой превратилась в переговорное устройство.

Голос с чердака:

— Мы его взяли!

Алла:

— Кто такой?

Голос:

— Да-а, устроился... Сейчас приведем — сами увидите.

Алла:

— А куличи там?

Голос:

— Куда куличи девал?!

В дыру просунулась милицейская рука с целлофановым пакетом:

— Принимайте.

Вслед за куличами появились сковородка с грибами, бутылка постного масла, мочалка и маленький магнитофончик, увидев который Кристина воскликнула:

— А я-то его несколько дней искала! — И чуть после: — Мама, а вот и твоя бижутерия!

Позвонили в дверь, группа захвата ввела невысокого коренастого мужика в грязном свитере и мятых брюках. Мужик был угрюм, волосы его были спутаны, взгляд блуждал — казалось, что он провел в общем вагоне поезда дальнего следования несколько суток.

— И давно гостишь? — почти дружелюбно спросила Пугачева.

— Неделю-то точно, — ответил за него милиционер. — Он уже несколько раз к вам спускался, Алла Борисовна: когда никого не было, хозяйничал.

— Так я ведь тебе писал, — прохрипел незваный гость, — а ты не отвечала. Я и приехал.

— Забрался на чердак, ножом кирпичную кладку расковырял и в квартиру проник, — доложил главный сыщик. — Теперь с нами поедешь!

— И все это время ты нас слушал? — удивилась Алла.

— Ну да, а если слезал, то чтобы поесть — не помирать же с голоду!

— Ладно, — протянул главный и распорядился: — Забирайте вещдоки, и пойдем.

— Прощай, — сказала Пугачева похитителю куличей.

— Все равно, — изрек он, уходя, — я знаю: все, что ты пела, — пела только для меня».

«РОМАНОВ С ПЕВИЦАМИ У МЕНЯ НЕ БЫЛО, И ЭТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО: А ЧТО ИНТЕРЕСНОГО-ТО В НИХ, В ЭТИХ ПЕВИЦАХ?»

— К Пугачевой Мунира вас не ревновала?

— О Мунире я говорить не хочу: она сейчас столько мне зла принесла! Все же еще продолжается — она пишет письма какие-то, во всех грехах меня обвиняя...

— Тогда разговор в другую переведу плоскость. Чувства к Пугачевой как у мужчины к женщине у вас когда-нибудь возникали?

— Нет, и она правильно где-то сказала, что я ей, как брат, а она, как сестра, мне была: друг другу мы даже тайны какие-то доверяли...

— У вас вообще романов с певицами не было?

— Нет.

— Это хорошо или плохо?

— Это, поверь, замечательно!

— То есть чего-то от жизни вы все-таки недобрали?

— Не-не-не! — а что интересного-то в них, в этих певицах?

— Логично. Александр Стефанович, бывший муж Пугачевой, с которым я интервью делал...

— ...назвал меня жалким актеришкой, да?

— Мало того, сказал, что не может назвать вас поэтом, но мне показалось, он совершенно убежден в том, что вы были любовником Аллы Борисовны...

— Да, и поэтому, когда в Политехническом у меня авторский вечер был (он, кстати, отрицает, что я там выступал), в своих «жигулях» поджидал. Усадил рядом с собой, взял за руку и просить стал: «Верни мне Аллу!» — два часа возил по Москве! Я: «Ну как я ее тебе верну?». У Алки-то бурный роман с Болдиным был, а на людях появлялась она со мной — я был, так сказать, громоотводом. Она же, повторяю, хитрющая! — а однажды из Запорожья мне позвонила: «Встреть». Поехал я в Домодедово, гляжу: там коллектив ее весь, и в машину мою Женя Болдин садится, и так же, как Стефанович когда-то, жмет мне плечо и просит: «Илюшка, верни мне Аллу!».

— Потрясающе!

— А она с Кузьминым уже, и тут он как раз подбегает... Кошмар какой-то! (Смеется).

— С Кузьминым у Пугачевой роман был?

— Конечно.

— Он талантливый, на ваш взгляд, человек? Что она в нем увидела?

— Ну, не знаю... Может, мужская тема там превалировала.

— Но для ее творчества это свежий был ветер?

— У них песня была «Две звезды»...

— ...а еще — «Когда меня ты позовешь»...

— ...да, и она на полу, помню, с гитарой сидела. Я спросил: «Что репетируешь?». — «Вот послушай» — а в этой песне слова: «Так громко дождь стучит по крыше, все тот же запевала-дождь». Я: «Это что, ротный запевала какой-то?», но Кузьмин строчку оставил, и все к ней привыкли.

— Когда вы откровения бывших мужей Пугачевой — Стефановича и Болдина — читаете, расстраиваетесь или нет?

— Не-е-ет, но Стефанович написал гнусно. Я Вите Новикову, директору Театра Комиссаржевской, позвонил, так он предложил: «Хочешь, я со статьей против свинства такого выступлю?», потому что это родной мой театр, я там играл, я на все юбилеи коллег поздравительные поэмы пишу. Вот у Гали Короткевич 90-летие было, опять Новиков мне позвонил: «Илья, знаешь, мы так тебя любим...» — и я снова написал поздравление, и может, в следующем году на сцене родного театра авторский дам концерт, так что этому Стефановичу мое «фэ».

— А с Болдиным вы общаетесь?

— С Женей — да, он в декабре звонил: «Давай Новый год, — предлагал, — вместе в Испании проведем». Я отказался: «Нет, я самолетами не летаю».

— Пугачеву вернуть больше не просит?

— Нет, Болдин живет хорошо, у него дочка, жена. Отошел он от Аллы, от этой зависимости...

— ...и стал сразу счастливым...

— Видимо, да.

Дмитрий ГОРДОН «Бульвар Гордона» 9 июля 2013