Илья РЕЗНИК: «Верни Аллу!» — просили меня и Стефанович, и следующий муж Пугачевой Болдин, а как я верну? — она уже с Кузьминым...» ... Представлять Илью Резника как-то особо нужды нет — о нем говорят песни: «Золушка», «Яблони в цвету», «Маэстро», «Звездное лето», «Старинные часы», «Без меня», «Делу — время», «Верооко», «Вернисаж», «Еще не вечер», «Три счастливых дня», «Ночной костер», «Скрипач на крыше», «Чарли», «Стюардесса по имени Жанна», «Странник», «Кабриолет»... Так или иначе, каждая песня Ильи Рахмиэлевича — маленькая драма, трех-четырехминутный спектакль, поэтому вовсе не удивительно, что «Маэстро» до сих пор заставляет вспоминать тех, у кого ты чему-то учился, а «старинные часы, свидетели и судьи», еще идут... Так или ина­че, Резник, Паулс и Пугачева мчались по просторам огромной страны, как не раз воспетая в русском искусстве птица-тройка, и полет их, увы, никому, наверное, не повторить. Даже им самим, теперешним. Голос давно уж не тот, в музыке все чаще слышатся нотки разочарования и просьба оставить, наконец, в покое, а слово вроде и бодрится, и борется, и к новым вершинам стремится, но все же не так неистово и рьяно, как раньше. «Жизнь невозможно повернуть назад, и время ни на миг не остановишь» — так же, как не переступишь и порой даже с разбегу не перепрыгнешь через барьеры взаимных обид, выросшие между друзьями не разлей вода с годами. Когда в прессе стали появляться интервью Ильи Рахмиэлевича с заголовками вроде: «Мою травлю организовала Пугачева», «На моем 75-летии Аллы не будет — зачем она там нужна?», «Теперь я враг Аллы Борисовны номер один!», у преданных поклонников совместного творчества большого поэта и первой певицы был шок. Неужели и вправду того, кого неоднократно называла своим братом (причем громко, членораздельно и во всеуслышание), Примадонна облила перед всем миром грязью, «выписав» из Америки бывшую жену, претендующую на то, что она и есть настоящая, брошенная на произвол судьбы? Неужто былые заслуги, дружбу взахлеб и замечательный репертуар, поднявший Пугачеву на не­до­стижимую для других вы­со­ту, можно вот так взять — и одним росчерком пера перечеркнуть, а личную жизнь не­когда близкого чело­века вынести на публичное обозрение, осуждение и переполаскивание в скандальном ток-шоу «Пусть говорят»? Этих вопросов Алле Борисовне Пугачевой сейчас, к сожалению, не задают. А может, и к счастью — кто знает, насколько убедительными были бы ее ответы? Быть может, они поразили бы умы и воображение зрителей куда больше, чем передача, после которой всегда стойкому, строгому и величественному «маэстро в белом костюме», как называют Резника друзья и коллеги, понадобилась срочная помощь медиков... «ПЕРВЫМ НОМЕРОМ АЛЛА ВЫСТУПАЛА — Я И НЕ ЗНАЛ, КТО ЭТО. НУ, ЭКСЦЕНТРИЧНАЯ ТАКАЯ ПЕВИЦА, В КАНОТЬЕ, С ТРОСТОЧКОЙ, ЧТО-ТО ЗАЖИГАТЕЛЬНОЕ ПЕЛА...» — В свое время вся большая советс­кая страна плакала и страдала от ваших песен, которые исполняла, в частности, Алла Пугачева, а вы помните, как с ней познакомились? — Ну, разумеется. Это 72-й год, я уже маститым автором песен «Золушка», «Яблони в цвету» был... Писал просто так, ни для кого, сотрудничал с композиторами, клавиры у нас были, и песни разным артистам показывали. — Ну, «Яблони в цвету» из всех окон тогда звучали... — ...да, «Толстый Карлсон», и так далее. Я, короче, на концерт оркестра Лундстрема пришел, и первым номером Алла там выступала — я и не знал, кто это. Ну, эксцентричная такая певица, в канотье, с тросточкой, что-то зажигательное пела, а в конце Галя Ненашева выходила — она считалась в ту пору... — ...большой звездой... — ...суперзвездой! У меня между тем песенка с моей мелодией была (напевает): «Любовь должна быть доброю, и мне другой не хочется.?Иди своей дорогою, пока она не кончится», и вот я зашел к Алле за кулисы и попросил: «Ты мне понравилась, помоги. Нужно, чтобы мы с тобой песню исполнили: хочу Гале Ненашевой показать». Пришли мы в гостиницу «Октябрь­ская», в номер люкс на третьем этаже — сейчас-то они паршивыми кажутся, примитивными, а тогда... Алла вообще в каземате жила — треугольном таком... Спели мы, в общем, но Галя сказала: «Нет, мне это не нравится» — отфутболила. Идем мы по какому-то темному, мрачному коридору, и Пугачевой я говорю: «Ну, возьми себе тогда...». Она в ответ: «Да мне это тоже не нравится, а другое что-нибудь есть?». У меня гитара в обшарпанном чехле была — открываю его и клавиры достаю разных песен: «Вот, посмотри», и она один выбрала: «Эту хочу — «Посидим-поокаем»... (Пауза). Вот судьба, да? (Смеется). С этой песней в 74-м году Алла стала лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады и получила возможность поехать куда надо, чтобы спеть «Арлекино». — На «Золотой Орфей» за Гран-при... — ...да, причем некоторое время «Посидим-поокаем» визитной карточкой своей называла. — Сколько песен всего Пугачевой вы написали? — Я удивился не­давно: мы в РАО (Рос­­сий­ское Ав­тор­ское Общество. - Д. Г.) каталог запросили, и оказалось, что 71. Сам был поражен, потому что в той «Золотой коллекции», которая у Аллы выходила, 41 песня — видишь, сколько еще набралось... «Я АЛЛУ ЗА ПЫЛЬНУЮ ШТОРУ ЗАВЕЛ И ШЕПНУЛ: «ДАВАЙ СДЕЛАЕМ ТАК: ДВА РОЯЛЯ, БЕЛЫЙ И КРАСНЫЙ, И ВЫ С МУСЛИМОМ В «ГОЛУБОМ ОГОНЬКЕ» «КАК ТРЕВОЖЕН ЭТОТ ПУТЬ» ПОЕТЕ...» — Я с Магомаева начал, которого очень любил и с которым мы дружили: помню, у него на 65-летии, где вы тоже присутствовали, Алла Борисовна вышла произносить тост — и показалась мне совершенно не такой, как обычно: говорила она, словно девочка, влюбленная в своего кумира! У Муслима Магометовича дома я фотографию видел, где он, вы и Пугачева, по-моему, в Баку... — Ой, прелесть какая! — это 80-й год, Мусик так потрясающе нас принимал... Алла, правда, обижала его, потому что был еще Искандер, бизнесмен, который все время ее перетягивал — то золотую рыбу есть, то на побережье Каспийского моря лачуги смотреть живописные, а у Муслима встречи с интеллигенцией были — дирижерами всякими, музыкантами, и по велению Аллы мы часто его подводили: я все время об этом переживал. Кстати, очень интересная идея родилась именно в магомаевской бакинской квартире. Муслим там бывал редко, она запыленная стояла, шторы такие тяжелые были... Алла сказала: «Мусик, смотри, мы с Илюшей песню новую написали» — и «Как тревожен этот путь» стала играть. Он к ней подсел — и в четыре руки они начали: а-а-а, это потрясающе было! — Он пианист же какой! — А каким был человеком! Уже тогда сцены чурался, поскольку чуть-чуть сдал — никто бы этого не заметил, а Муслим к зрителям выйти стеснялся. (Восхищенно). Он действительно великий! Я Аллу за эту пыльную штору завел и шепнул: «Давай сделаем так: два рояля, белый и красный, и вы в «Голубом огоньке» «Как тревожен этот путь» поете». Потом она в Москву уехала, я — в Питер, Муслим Фигаро петь остался, и когда мы с Аллой в Омск или Томск отправились (не помню уже, куда), легендарная Люда Дубовцева с радио прислала кассеточку — мы после концерта ее слушали... — ...и это мелодии Паулса были? — Да, песня «Два дрозда»... — ...«Два стрижа»... — Точно, «Два стрижа»! Алла спросила: «Мне ее петь?». Я: «Ну, ее Айя Кукуле исполняет — ты что, перебежишь ей дорогу? Некрасиво». Слушаем дальше, а там: пам-парам-пам, парам-пам... Алла воскликнула: «Во-о-от! Давай для маэстро напишем!». Я подхватил: «Ну, тогда песня так и будет называться — «Маэстро»: ушел к себе в номер, и в шесть утра ей под дверь текст подсунул. Кстати, то, что, по словам  Раймонда, 10 вариантов там было, неправда: два-три слова всего изменили, а идея про два рояля перекочевала сюда, но я, как всегда, остался в тени: как режиссер умирает в актере, так я в этих двоих растворился. — Хотя было бы грандиозно, если бы Магомаев с ней спел, правда? — Ну! — Иосиф Давыдович Кобзон говорил мне, что такой популярности, как у Муслима Магометовича, не было в Советском Союзе ни у кого и никогда, и даже Пугачева мог­ла о такой только мечтать — вы с ним согласны? — Думаю, по популярности они идентичны, потому что ус­пех Аллы воочию наблюдал. Поклонники друг друга буквально давили, в Питере, помню, за авто­графами толпы стояли! У Мус­лима восторженная была публика... — ...женская... — ...да, фанаток Лемешева и Козловского напоминавшая, но на том юбилее, где мы с тобой были, когда на экране кадры хроники появились... Великий певец! — так мощно, широко, раздольно, могущественно... — ...и органично... — ...да, выступал! Не буду с другими, так сказать, певцами сравнивать... — ...а не с кем сравнивать!... «АЛЛА ЖЕ ХИТРЮЩАЯ — ПОНИМАЛА: ЕСЛИ В ПИТЕРЕ Я ОСТАНУСЬ, У НЕЕ ТАКОГО РЕПЕРТУАРА НЕ БУДЕТ» — С Аллой Пугачевой вы по всему Советскому Союзу путешествовали, жили даже одно время у нее дома... — ...ну да — она же хитрющая. Ой, какой она дипломат! — понимала: если в Питере я останусь, у нее такого репертуара не будет, и, пока кооперативная квартира моя строилась, предложила: «У меня поживите». У нас с женой Максим уже был, и до того доходило, что ночью Алла за рояль садилась, а я говорил: «Тихо! Ребенку спать не мешай». Это были счастливые дни — поэ­тому и родилась 71 песня. Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие». «— Лю-ю-ю-ся!.. Где куличи? — ставь на стол! — воскликнула Алла, распахнув двери квартиры № X дома № Y по улице, носящей имя великого пролетарского писателя, и царственным жестом пригласила всех войти. — Ох, как я вас накормлю! На всю жизнь! — аппетитно приговаривала хозяйка в прихожей. — Раздевайтесь и проходите скорей!.. Люся, ты где? — Здесь я, — возникла из кухни Люся, — а куличей нету. — Как это? — Так это, — тихо ответила она, — и вообще... — А-а-а... — протянула Пугачева, ничего не понимая, — тогда картофеля покушаем. Жареного... Был апрель 1988 года, Алла привела нас к себе после одного из концертов моей авторской программы «Вернисаж», пообещав пасхальный ужин, — мы были голодны и никак не могли взять в толк, куда же праздничные яства исчезли. — И вообще, — потерянно произнесла Люся, — в холодильнике шаром покати. — Но куда же оно все подевалось? Много ж всего было! На плите — я же помню! — целая сковорода грибов стояла! — расстроилась Алла. — Грибов тоже нет, а на мойке — крошки кирпичные. — Может, домовой? — предположил я, и все задумались. — А больше ничего не пропало? — тревожно поинтересовался Евгений Болдин — элегантный менеджер и давний соратник певицы, а с некоторых пор и директор ее театра. Люся ненадолго пропала, а вернувшись, торжественно объявила: — Еще вашей бритвы нет, Евгений Борисыч! Болдин побледнел. Алла сказала: — Они здесь были. Были — и ушли. А может, и не ушли... Хлопнула форточка. Все вздрогнули — над нами пронеслась тень Агаты Кристи. — Мне ни-ког-да не нравилась эта квартира: когда я одна, здесь жутко. Вооружившись кто чем: топориком для рубки мяса, каминными щипцами и шваб­рой, мы рассредоточились по квартире в поисках пришельцев, но ни под кроватью, ни за диваном, ни в платяном шкафу, ни на балконе, ни в камине никого не оказалось. — А что, если крысы? — осенило кого-то. — Крысы не бреются, — строго сказал Евгений Борисович, взбираясь на мойку. — Черт бы эту индивидуальную застройку побрал! — Он приподнялся на цыпочки и просунул руку в вентиляционную трубу, прятавшуюся в нише под потолком. — Ого! Да тут такая дырища!.. И трубы нет... И кладка как будто разобрана... Прямой ход на чердак! Он спрыгнул и отряхнул руки. — Наверное, поклонницы пошутили, — выдвинула свою версию Люся, совмещавшая в одном лице должности костюмерши, экономки и домашнего детектива. — Давайте лучше в милицию позвоним, — предложил я, — она и выяснит, кто «пошутил». — Товарищи, нужно лезть на чердак! — заявил Болдин пришедшим милиционерам. — Но там вроде бы темно, — засомневались они, — а если кто и был, то давно ушел по крыше. — Они что, дураки? — со значением произнес главный сыщик. — Нет, уж вы лезьте, — попросила Люся. ...Милиция действовала быстро и решительно, как в кино: не прошло и четверти часа, как черная дыра над мойкой превратилась в переговорное устройство. Голос с чердака: — Мы его взяли! Алла: — Кто такой? Голос: — Да-а, устроился... Сейчас приведем — сами увидите. Алла: — А куличи там? Голос: — Куда куличи девал?! В дыру просунулась милицейская рука с целлофановым пакетом: — Принимайте. Вслед за куличами появились сковородка с грибами, бутылка постного масла, мочалка и маленький магнитофончик, увидев который Кристина воскликнула: — А я-то его несколько дней искала! — И чуть после: — Мама, а вот и твоя бижутерия! Позвонили в дверь, группа захвата ввела невысокого коренастого мужика в грязном свитере и мятых брюках. Мужик был угрюм, волосы его были спутаны, взгляд блуждал — казалось, что он провел в общем вагоне поезда дальнего следования несколько суток. — И давно гостишь? — почти дружелюбно спросила Пугачева. — Неделю-то точно, — ответил за него милиционер. — Он уже несколько раз к вам спускался, Алла Борисовна: когда никого не было, хозяйничал. — Так я ведь тебе писал, — прохрипел незваный гость, — а ты не отвечала. Я и приехал. — Забрался на чердак, ножом кирпичную кладку расковырял и в квартиру проник, — доложил главный сыщик. — Теперь с нами поедешь! — И все это время ты нас слушал? — удивилась Алла. — Ну да, а если слезал, то чтобы поесть — не помирать же с голоду! — Ладно, — протянул главный и распорядился: — Забирайте вещдоки, и пойдем. — Прощай, — сказала Пугачева похитителю куличей. — Все равно, — изрек он, уходя, — я знаю: все, что ты пела, — пела только для меня». «РОМАНОВ С ПЕВИЦАМИ У МЕНЯ НЕ БЫЛО, И ЭТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО: А ЧТО ИНТЕРЕСНОГО-ТО В НИХ, В ЭТИХ ПЕВИЦАХ?» — К Пугачевой Мунира вас не ревновала? — О Мунире я говорить не хочу: она сейчас столько мне зла принесла! Все же еще продолжается — она пишет письма какие-то, во всех грехах меня обвиняя... — Тогда разговор в другую переведу плоскость. Чувства к Пугачевой как у мужчины к женщине у вас когда-нибудь возникали? — Нет, и она правильно где-то сказала, что я ей, как брат, а она, как сестра, мне была: друг другу мы даже тайны какие-то доверяли... — У вас вообще романов с певицами не было? — Нет. — Это хорошо или плохо? — Это, поверь, замечательно! — То есть чего-то от жизни вы все-таки недобрали? — Не-не-не! — а что интересного-то в них, в этих певицах? — Логично. Александр Стефанович, бывший муж Пугачевой, с которым я интервью делал... — ...назвал меня жалким актеришкой, да? — Мало того, сказал, что не может назвать вас поэтом, но мне показалось, он совершенно убежден в том, что вы были любовником Аллы Борисовны... — Да, и поэтому, когда в Политехническом у меня авторский вечер был (он, кстати, отрицает, что я там выступал), в своих «жигулях» поджидал. Усадил рядом с собой, взял за руку и просить стал: «Верни мне Аллу!» — два часа возил по Москве! Я: «Ну как я ее тебе верну?». У Алки-то бурный роман с Болдиным был, а на людях появлялась она со мной — я был, так сказать, громоотводом. Она же, повторяю, хитрющая! — а однажды из Запорожья мне позвонила: «Встреть». Поехал я в Домодедово, гляжу: там коллектив ее весь, и в машину мою Женя Болдин садится, и так же, как Стефанович когда-то, жмет мне плечо и просит: «Илюшка, верни мне Аллу!». — Потрясающе! — А она с Кузьминым уже, и тут он как раз подбегает... Кошмар какой-то! (Смеется). — С Кузьминым у Пугачевой роман был? — Конечно. — Он талантливый, на ваш взгляд, человек? Что она в нем увидела? — Ну, не знаю... Может, мужская тема там превалировала. — Но для ее творчества это свежий был ветер? — У них песня была «Две звезды»... — ...а еще — «Когда меня ты позовешь»... — ...да, и она на полу, помню, с гитарой сидела. Я спросил: «Что репетируешь?». — «Вот послушай» — а в этой песне слова: «Так громко дождь стучит по крыше, все тот же запевала-дождь». Я: «Это что, ротный запевала какой-то?», но Кузьмин строчку оставил, и все к ней привыкли. — Когда вы откровения бывших мужей Пугачевой — Стефановича и Болдина — читаете, расстраиваетесь или нет? — Не-е-ет, но Стефанович написал гнусно. Я Вите Новикову, директору Театра Комиссаржевской, позвонил, так он предложил: «Хочешь, я со статьей против свинства такого выступлю?», потому что это родной мой театр, я там играл, я на все юбилеи коллег поздравительные поэмы пишу. Вот у Гали Короткевич 90-летие было, опять Новиков мне позвонил: «Илья, знаешь, мы так тебя любим...» — и я снова написал поздравление, и может, в следующем году на сцене родного театра авторский дам концерт, так что этому Стефановичу мое «фэ». — А с Болдиным вы общаетесь? — С Женей — да, он в декабре звонил: «Давай Новый год, — предлагал, — вместе в Испании проведем». Я отказался: «Нет, я самолетами не летаю». — Пугачеву вернуть больше не просит? — Нет, Болдин живет хорошо, у него дочка, жена. Отошел он от Аллы, от этой зависимости... — ...и стал сразу счастливым... — Видимо, да. Дмитрий ГОРДОН «Бульвар Гордона» 9 июля 2013 Илья РЕЗНИК: «Успенская обо мне сказала: «Пусть поцелует меня в одно место!», сволочью назвала — публично, на НТВ. Это разве прощается — такое вот хамство-жлобство?» «АНАЛИЗИРОВАТЬ ПУГАЧЕВУ Я НЕ ХОЧУ — ВСЕ ЖЕ И ТАК ВИДНО...» — С Аллой Борисовной Пугачевой вы миллион лет знакомы, в разные периоды творчества и жизни ее видели, а что, на ваш взгляд, с ней происходит сейчас? — «Со мною вот что происходит: совсем не та ко мне приходит...» — это не я, другой хороший поэт написал. Не хочу ее анализировать — все же и так видно. Раньше, когда Алла программу новую делала, говорила: «Илюшка, надо по поводу песен перетереть», а сейчас — никаких разговоров, репертуар то слева набирает, то справа... То ли это ревность, то ли обида — не знаю, но несколько последних программ прошли вообще без меня, хотя особо-то я и не рвусь... Недавно Игорь Николаев ко мне подходил: «Илюша, вот у нас есть «Тише, прошу вас, тише» — можешь в концерте «Песни для Аллы» исполнить. Или в «Рождественских встречах» давай выйдешь... Я сказал: «Игореша, поезд ушел. Ту-ту, как пела Алла». — Я помню ее в 70-80-е годы — горящие глаза, сумасшедшая, живая энергетика... — (Грустно). Тогда мы одной жили жизнью. — Пугачева брала сразу зал за горло и не отпускала, а последние концерты, на которые я терпеливо хожу и которые до конца еле досиживаю, свидетельствуют, что внутри она, увы, мертва, энергия та испарилась... — Понимаешь, когда суперблагополучие приходит, когда окружение инфантильное, нету манка этого — ради чего? Она и в политике, и конкурсы повсюду проводит, только где звезды, которых выращивает, где Савин и прочие? Все это либо для спонсоров делается, либо чтобы постоянно на экране мелькать, напоминать о себе. НТВ ее каждый день показывает, в «Тайнах звезд» все время о ней пишут: куда пошла, что сделала, кому улыбнулась-не улыбнулась... — Опять же не для того, чтобы лбами столкнуть, а чтобы сравнить: когда Иосиф Кобзон по закулисью идет и какой-то плохо одетый мальчик с соплями под носом автограф у него просит или интервью для районной газеты, он всегда остановится и не откажет... — Это называется ответственность и уважение к публике. — Чего не скажешь об окруженной плотным кольцом охраны безучастной ко всему Алле Борисовне — откуда же в ней такое высокомерие и пренебрежение к людям? Я, например, видел, как она в Кремль пришла — получать к 60-ле­тию из рук президента Мед­ведева орден «За заслуги перед Оте­чес­т­вом»... — ...и обиде­лась, что не тот... — Дмитрий Ана­тольевич вы­глядел рядом с ней, как мальчишка нашкодивший... — ...потому что ей третьей степени дали, а первую-то заслужить надо... — Откуда же в ней такое? — Как откуда? — оно у многих есть звезд. — Так Алла Борисовна — умная вроде бы женщина... — Вот... (Улыбается). Ответить на этот вопрос я не могу — характер у нее такой. Я очень многим журналистам, которые Аллу поддерживали, помогал, просил ее домработницу: «Люська, давай портфель Болдина втихаря...». Там 40-50 контрамарок на ближайший концерт лежали, он над ними, как... — ...царь Кощей над златом чах... — ...как крыса. Женя же Крыса по гороскопу (смеется) — хороший парень, но экономный, скопидом, и Люся билеты у него воровала, а я журналистам, которые Алле приятное делали, их раздавал: сама Пугачева была к этому индифферентна. Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие». «Вечером спортивный комментатор программы «Время» сообщил об очередном (четвертом) поражении Гарри Каспарова. — Что же он делает?! — всплеснула руками разочарованная Пугачева. — Я-то в него так верила, а он... Через некоторое время она обратилась к общему домашнему собранию: — Надо идти к Каспарову. Кто со мной? Народ безмолвствовал. Никто не мог взять в толк, зачем надо идти к Каспарову и что там делать. — Ясно, — сказала осуждающе певица, — с вами все ясно... Кстати, Илья, ты же умеешь играть в шахматы... — Ну... у Болдина выигрываю. Иногда. — Ты со мной и пойдешь. Дверь номера открыла мама претендента Клара Шагеновна: — Что случилось, Аллочка?! — Где Гарри?.. — Спит... Гарри действительно спал. — Вставай, четыре — ноль! Как тебе не стыдно?! Каспаров протер глаза. — А?.. Что?.. В чем дело? — Дальше так нельзя, — отрезала Пугачева, — поднимайся, поговорим. Мы расселись вокруг стола и долго беседовали — о шахматах, и не только о них, а когда уходили, я дал наивный совет любителя: делай побольше ничьих. — 40 штук делай! — добавила Алла с видом профессионала. Итог прерванного господином Кампоманесом матча известен: пять побед у Карпова, три у Каспарова и... 40 ничьих. ...Едем по городу. — Где-то здесь жил Зацепин, — оглядывая окрестность, возвещает певица, — поедем к нему. — Он в Париже. — Тогда к Рыбникову — теперь он там живет. Поднимаемся на третий этаж, она звонит. — Кто там? — раздается сонный голос молодого автора спектакля «Юнона и Авось». — Это я, Пугачева, открой! — капризно говорит она. Тишина. Звонит опять. Лает пес. — Пудель, — по лаю определяет она породу рыбниковского пса. Снова звонит. — Если вы не прекратите, я позову милицию! — раздается за дверью теперь уже голос жены композитора. — Да не бойтесь, это я, Алла Пугачева, к Рыбникову за песнями пришла!.. И чаю очень хочется... Звонит опять. Звонка нет — отключили. Упрямо барабанит в дверь. Пауза. — Миллион, миллион, миллион алых роз! — поет она в дверную щель, и эхо разносит ее удивительно свежий для такого часа голос по всем лестничным площадкам. — Из окна, из окна, из окна видишь ты!.. Эх, Рыбников — не пела никогда твоих песен, а теперь и подавно не буду! А что ты думаешь, я в пять ночи кому-нибудь бы открыла?.. Не-а! — А у нас на Востоке, — тихо сказала Мунира, — ночью путнику дверь обязательно откроют... И накормят, и напоят... — То на Востоке, а то в Москве, — усмехнулась Алла. — Пошли!..». «НИ КИРКОРОВ, НИ ГАЛКИН МНЕ СЕЙЧАС НЕ ИНТЕРЕСНЫ» — Алла Борисовна сильно изменилась за эти годы? Другой человек? — Да мы все изменились! Разумеется, другой. — Совершенно? — Думаю, да. — Киркоров и Галкин — эти два ее брака... — ...какие-то имена ты мне все время подкидываешь, слушай!.. — ...что это вообще, на ваш взгляд, такое? — Не знаю! (Хохочет). — Я вам свое мнение тогда изложу, а вы прокомментируйте... — Я промолчу. — Едва ли не все СНГ, простые, во всяком случае, люди очень переживают: как теперь Филиппу живется, когда Максим у него Аллу увел? — А! Беда-то какая! — Несчастье жуткое, и когда я позволил себе высказаться по этому поводу в одной из программ, в Ялте Алла Борисовна подошла ко мне и спросила: «Ты действительно не веришь, что с Галкиным у нас любовь?». Я ответил: «Конечно, не верю». — «И даже если 20 лет спустя буду с ним, не поверишь?». — «Нет». — «Напрасно — это самый лучший мужчина в моей жизни!»... — Да ради Бога — что нам до того? Мы же многое знаем, но не говорим. — Между тем, насколько я слышал, и Филипп Киркоров, и Максим Галкин имели свой гонорар за концерт — ну, грубо говоря, 10 рублей, а Алла Борисовна выгодную коммерческую схему им предложила: «Вот у тебя сейчас 10, а если объявим, что мы с тобой муж и жена, 50 будет — половину себе оставляешь, а вторую отдаешь мне»... — Ну, пиар-ход, безусловно. — Это место имело? — Не знаю, но зарабатывают они очень хорошо (смеется). Правда, беда стряслась: новогодняя ставка у Фили со 150 до 100 тысяч евро упала. — А жить теперь как? — Трудно даже представить, и народ по этому поводу тоже, наверное, переживает. — Киркоров вернуть Аллу вас не просил? — Не-е-ет! (Улыбается). Но до сих пор страдает. Или играет в это, просто искренне очень, потому что какой-то престиж потерял, хотя ни он, ни Галкин мне сейчас не интересны. Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие». «— Тетя Алла, а ничего, что я на волосы «седину» набрызгал? — ?! Подошел Филипп Киркоров — высоченный, розовощекий, всегда улыбающийся молодой исполнитель, окончивший только-только Гнесинское училище. ...Еще лет 10 назад на концертах, просмотрах и творческих вечерах мне часто он встречался — худенький подросток с большими удивленными глазами. Всегда любезно здоровался, и я не знал, кто это, пока... пока он не вымахал под два метра и не стал одним из моих исполнителей. Однажды Филипп привез из Софии несметное количество кассет с записями, как он сказал, новейшей поп-музыки — «новейшая» музыка оказалась «джентльменским набором» набивших оскомину штампов, но две симпатичные мелодии в этом разливанном море все же отыскать удалось. Одна позже стала носить имя небезызвестного Синдбада-морехода, а другая, танцевальная, являвшая собой симбиоз греческого «сиртаки» и еврейского «фрейлехса», превратилась в песню «Дети Адама и Евы». Их-то и спел Филипп на моем вечере и имел успех — это было его победой, а ведь выходил он на сцену первым, когда публика, только что устроившаяся в удобных креслах, еще разглядывала оформление сцены, перешептывалась, роняла гардеробные номерки, дожевывала дефицитные конфеты — мало того, предвкушала встречу с Пугачевой, Гвердцители, Вайкуле, а тут выходит этот долговязый полуболгарский Нарцисс и... завораживает зал! Филиппу Киркорову было тогда только 22, а может быть, уже? Он знал, чего хочет, — неожиданно для многих отказался от лестного предложения стать солистом Ленинградского мюзик-холла, от престижных поездок в Югославию, в США... и предпочел ученическую долю в театре Аллы Пугачевой. — Парень хороший, — как-то сказала о Киркорове Алла, — но, понимаешь, надо болгарскую эстраду из него выбить! И выбила. — Тетя Алла, так что с «сединой» делать? — вопрошал Филипп. — А что делать? Так и ходи — краска-то несмываемая. — Шутите? — встревожился юноша. — Не шучу, — пошутила Алла Борисовна». «БЕДНЫЙ НАРОД НАШ, КОТОРОГО ТУФТОЙ С УТРА ДО ВЕЧЕРА ПИЧКАЮТ, А ВСЕ ПОТОМУ, ЧТО ВО ГЛАВЕ ТЕЛЕКАНАЛОВ БЫВШИЕ ФАРЦОВЩИКИ И БИЗНЕСМЕНЫ СИДЯТ» — В 80-е и 90-е годы приходилось слышать, что Пугачева чуть ли не мафиози и ми­мо нее никто на эстраде, что называется, не проскочит: если, дескать, артист у нее в немилость попал, все, его на телевидении не будет, а если это ее фаворит, он, наоборот, мелькать будет везде. Влияние Примадон­ны ослабло сейчас или про­должает оставаться си­ль­ным? — Ты знаешь, я шоу-бизнесом-то и не занимаюсь особо — считаю, что он умирает. Судя по тому, сколько молодежи в вашем оперном театре на серьезной программе было, по тому, как прошел мой концерт в Ледовом дворце в Питере, где час 20 из трех я читал стихи и девять тысяч народу сидели молча... — ...между прочим!.. — ...тяга к русскому языку... — ...к слову... — ...к мысли, чувству, философии преодолевает все, потому что это фонограм­мное творчество уже невозможно... — ...в печенках сидит... — ...от него просто тошнит, воротит! Есть, безусловно, талантливые ребята, но одна и та же обойма кочует с канала на канал. — У вас в гостиной много фотографий висит: вы с Аллой Борисовной молодые, счастливые, творческие... — Да (грустно), было... — Общим с ней прошлым вы дорожите по-прежнему? — Обязательно! — это счастливые годы, которые и Алле много радости принесли, и мне, и вычеркивать их нельзя. Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие». «В свое вре­мя, испросив Аллиного со­гласия, «Мосфильм», в ту пору нужда­вшийся в кас­совом фи­ль­ме, заказал сценарий писа­телю N — за­каз был в кон­це концов выполнен, но Пу­гачева, прочитав историю взаимоотноше­ний бывшего летчика и певицы, сказала: — Это не годится — к чему «Женщину, которая поет» повторять? Тогда администрация киностудии выплатила писателю аванс, попрощалась с ним и вдруг вспомнила, что у Пугачевой есть товарищ, человек, знающий ее не понаслышке. — Надо привлечь товарища, — сказали на киноверху, и меня привлекли. Времени на раскачку не было — сроку дали месяц-полтора. Машина кинопроизводства набирала уже обороты: съемочная группа ждала, что скажет режиссер, режиссер ждал, что напишет новый сценарист, сценарист думал, что бы такое придумать, и вместе с героиней фильма спешно варианты возможного решения перебирал. Мы то за одну тему хватались, то за другую и часами, отрешившись от всего, говорили, говорили, говорили... Однажды я включил кассетник, и Алла объявила: «Три счастливых дня из жизни певицы. Давай об этом». Несколько пленок с магнитофонными записями наших диалогов у меня сохранилось. Итак...       А. П.: — Во-первых, мне нужен герой-любовник, иначе неинтересно... Кто? (Смеется). Паулс! И. Р.: — Хорошо, приглашаем Паулса на роль Паулса. А. П.: — Нет-нет, эта легенда устарела... Леонтьева, что ль, позвать? И. Р.: — Молод. А. П.: — Молод, молод!.. А больше и некого! (Смеется). А может, Кобзон?.. Правда, он очень серьезный — серьезный такой человек! Героине советской эстрады нужен Герой Советского Союза! Вот. (После паузы). А в принципе, зачем мне нужен герой — зачем? Мы же договорились — все как есть... Некогда мне этих героев иметь, одна у меня любовь — песня». ... Понимаешь, нету такого спроса на песню сейчас, ну нету!... «КАКОВО ЭТО — ОЩУЩАТЬ СЕБЯ ГЛАВНЫМ ВРАГОМ ПУГАЧЕВОЙ? ДА МНЕ ПЛЕВАТЬ!» — Коснусь этой темы вскользь, а если поддерживать ее не захотите — ваше право. Бывшую жену Муниру вы назвали «лентяйкой и сибариткой, живущей за ваш счет»... — ...ну зачем сейчас так?.. — ...и вот эта передача жуткая... — ...у Малахова? Да, отвратная. — Говорят, якобы Алла Борисовна специально Муниру из США пригласила... — ...да... — ...чтобы вас уколоть... — Мало того, она помогла это дело инициировать, а может, и нет... Тем не менее Алла Муниру встречала, сперва в «Хилтоне» поселила, потом у Киркорова на даче, но, как донесла разведка, Мунира такая мрачная была и столько курила, что тетя Филиппа взмолилась: «Уберите ее отсюда, пожалуйста!». Сейчас она в квартире живет, которую Алла то ли сняла ей, то ли не знаю... — Зачем это Алле Борисовне нужно? — Во-первых, я из сферы ее влияния, так сказать, выпал: 71 песню из РАО изъял и в управление моим адвокатам отдал, потому что там воровство и свинство все время происходит, понимаешь? — Конечно... — Думаю, это главная причина — экономическая. — И что, все былые заслуги, все совместное прошлое таким образом перечеркнуто? — Как-то Алла мне позвонила: «Давай, может, встретимся, я с Добровинским поговорю...». Я возразил: «Так ты же его сама позвала, чтобы он по телевизору говорил, что Резника надо кастрировать, и прочее». Да-а-а! (Грустно). В другом интервью вообще пред­ложил: «Хотите, на 20 лет мы его посадим?». Он такой, этот негодяй в бабочке, бывший артист без юридического образования, — понимаешь, такое не прощается. — И что же вы Пугачевой ответили? — Сказал: «Алла, я сам разберусь, а ты, главное, не болей, будь здорова» — вот и все. — Это правда, что Алла Борисовна призналась кому-то, что Резник для нее теперь враг номер один? — Да, в нетрезвом виде ее адвокатша сболтнула это моей. — И каково это — ощущать себя главным врагом Пугачевой? — Да мне плевать — это просто глупость. Алла переоценивает себя, не понимает, кто я в этой стране, какая ко мне любовь народная, какое уважение... — ...такое за деньги не купишь! — Несмотря на все эти инсинуации, из Администрации президента мне позвонили: «Скоро День полиции — стихотворение о знамени напишите, пожалуйста». После приветствия Путина я вышел на сцену и стихи прочитал — о чем-то это говорит, правда? — После шоу Малахова у вас сердечный приступ случился... — ...да... — ...совсем было плохо? — Давление до 220 поднялось. — Странно: вы же все понимаете, всему знаете цену... — ...однако к подлости и хамству не привык, поэтому очень переживаю. Вот недавно мы с Ириной пошли в магазин — не в хороший, а в какой-то супермаркет типа «Перекрестка», и кассирша, увидев меня, с ненавистью прошипела: «Этот колпачок не отсюда, поставьте на место!». Мне стало плохо — вообще, когда с бытовым хамством таким сталкиваюсь, у меня может приступ начаться, поэтому сижу дома и редко куда-либо хожу. — После той скандальной программы вы сказали: «Малахов — убийца, Успенская — воровка, у Пугачевой дурь», а вот вторая цитата: «Эти телевизионщики Пороховщикова угробили, до приступа Максима Дунаевского довели — почему они министра или олигарха обгадить боятся? Скунсы!»... «Я БРОСИЛ ТРУБКУ И СРАЗУ ЖЕ ОБ УСПЕНСКОЙ ЗАБЫЛ — «КИДАЛОВО» НАЗЫВАЕТСЯ» — В той программе Малахова и Люба Успенская участие принимала, а в чем суть нашумевшего и никому не понятного вашего с ней конфликта? Вы же Любе прекрасные написали песни... — Да, с Гариком Голдом — это американский композитор и человек очень хороший: в свое время 12 песен ей сочинили, и еще шесть я сделал для нее дополнительно, на французскую музыку — всего 18. — Ну, самая известная — «Кабриолет»... — ...а еще «Банкет» («На другом конце стола тот, с которым я жила...»), «Кривые зеркала», «Монте-Карло», «Прабабушка» («Родилась я в Порт-Артуре...»), «Джигярь» — это для армянских эмигрантов, «Россия, я верю в твои силы, узнаешь ты, где правда, а где ложь...». Я Любе говорил: «Давай контракт на троих заключим», и прочее, прочее... — Так вы ей бесплатно песни отдали? — Да конечно! Работали как бы на паритете втроем: Гарик — состоятельный человек, ему было нужно имя, а я нуждался в деньгах — мы были в ужасном положении в Штатах с этим своим театром, из-за тех негритянских событий — бунта лос-анджелесского, повлекшего массовые беспорядки, когда люди боялись на улицу выходить, прогорели, но Люба все отлынивала. Потом в Москву полетела — я еще Алле позвонил, их познакомил. Там Успенскую быстро в оборот взяли, клип сняли «Кабриолет». Она вернулась — думал: сейчас приедет... — ...привезет... — ...да, потому что Артурчик у меня маленький, а она звонит: «Ой, ты знаешь, меня обокрали, я на три тысячи долларов по телефону наговорила...». Я бросил трубку и сразу о ней  забыл, понимаешь? — это «кидалово» называется. Сейчас она говорит: «Резник жадный»... — ...а кушать Резнику надо? — Надо, но Любе-то что?... «ЕСТЬ ВИДЕО: МЫ С РАЙМОНДОМ РАБОТАЕМ, А ВАЕНГА СИДИТ НА ПОЛУ, ОТ СЧАСТЬЯ СВЕТИТСЯ И ИРКЕ МОЕЙ ГОВОРИТ: «ОНИ ГЕНИИ! ГЕНИИ!» — Елену Ваенгу вы называли второй Пугачевой... — ...да-да, мы были в нее с Раймондом влюблены. — Вы же ее открыли фактически... — Ну, не открыли, просто высоко оценили — во всяком случае, таких слов хороших никто о ней тогда не говорил... «СЕРЕЖА ЗАХАРОВ СКАЗАЛ: «КОГДА МЕНЯ ПОСАДИЛИ В ТЮРЬМУ, ЕДИНСТВЕННЫМ ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ ЗА 200 КИЛОМЕТРОВ  В ЛАГЕРЬ КО МНЕ ПРИЕЗЖАЛ, БЫЛ ИЛЬЯ РЕЗНИК» — ... Мне о вас очень трогательно Эдита Станиславовна Пьеха рассказывала, к тому же история взаимо­отношений ее и Броневицкого, как я понимаю, протека­ла на ваших глазах... — Да, это так... — Я почему-то вспомнил, как на одном из концертов Алла Борисовна Пугачева позволила себе по отношению к Эдите Станиславовне такую двусмысленность неучтивую... — «Вечная вы наша»? — Да, а у них что, конфликт? — Да нет, это просто характер Аллин — грустно сказал автор... - А помнишь, как у Валеры Леонтьева прервалась фонограмма... — ...дважды!.. — ...и она это не вырезала! Я спросил: «Алла, зачем? Это же не прямой был эфир». — «А так интересно». Ну да, разумеется... — На песне «Паромщик» это случилось, которую первым исполнил он, но потом она ее себе просто забрала... — Некрасиво это, нехорошо — а случай красноречивый. «МЫ БОГАТЫМИ СЧИТАЛИСЬ ЛЮДЬМИ: РОБЕРТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ, ДЕРБЕНЕВ, ТАНИЧ — ПЯТЬ, ВОСЕМЬ ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ ПОЛУЧАЛИ В МЕСЯЦ, КОГДА АКАДЕМИК 700 ЗАРАБАТЫВАЛ» — Кто на современной эстраде — российской и украинской — вам нравится? — Вот у меня концерт был недавно в Киеве, где Виктор Федорович присутствовал (спасибо ему за это!), Кравчук Леонид Макарович, Литвин, Кулиняк, и там для меня очень много было открытий. Саша Пономарев «Яблони в цвету» гениально спел, Наташа Могилевская — «Три счастливых дня»: самое лучшее исполнение... — Лучше Пугачевой? — По крайней мере, не хуже — очень пронзительно, но сравнивать с Аллой тех лет нельзя. Мы же не можем сопоставлять  себя с теми, какими лет 30 назад были, и безусловно, молодежь поразила: много новых интерпретаций старых песен, неординарных решений, такие ребята талантливые!... — А Пугачевой хотелось писать, правда? — Да, но мы же тогда утверждались, и хотя я-то в тени всегда оставался, а они с Раймондом на первом плане, был кураж, мы бились за то, чтобы Алла заслуженную получила, потом народную, этого ждали... Кайф был, команда! — это здорово, но самая большая сейчас для меня радость — что с великим итальянским композитором Рикардо Коччианте, автором «Нотр-Дам де Пари», я работу закончил над современной оперой «Декабристы». Там такая музыка! — и стихи на темы Санкт-Петербурга, русского офицерства, Сибири, большой любви: всего 40 сцен!.. «СОНЕЧКА РОТАРУ СКАЗАЛА: «ИЛЮША, ПОЕХАЛИ В ЗАКАРПАТЬЕ, БУДЕМ ПРОГРАММУ ДЕЛАТЬ», И ТУТ  АЛЛА: «НИКУДА ТЫ НЕ ПОЕДЕШЬ, НАМ НАДО РАБОТАТЬ!» — ... Год назад мы с Ирой в Никиту в Крыму заехали, и я Сонечке Ротару вот эту книжку (показывает) подарил — сборник лучших своих песен. — Что-то ваше она исполняла? — «Яблони в цвету», «Где ты, любовь?», и вот Соня так смотрит, читает: «Странник»... — ... «Стюардесса по имени Жанна»... — ...«Я за тебя молюсь», «Чарли»... — ...«Еще не вечер»... — ... «Скрипач на крыше»... — ...а леонтьевских сколько песен!.. — ...«Окраина», «Когда я уйду», «Как тревожен этот путь», «Поздно», «Поднимись над суетой», «Дежурный ангел», «Без меня тебе, любимый мой», «Ты возьми меня с собой», «Старинные часы», «Фотограф», «Маэстро»... Посидела так, посмотрела: «Да, Илюша, для Аллы столько вы написали!», а в 79-м году, когда мы с Паулсом «Где ты, любовь?» сочинили, это вот (напевает): «Солнечным днем, солнечным днем одиноко мне...», она сказала: «Илюша, поехали в Закарпатье, будем программу делать». Я: «Конечно!», и тут через три дня Алла: «Никуда ты не поедешь, нам надо работать! Мы «Журавлика» пишем, «Звездное лето» — а вот не случись этого, может, повернулась бы судьба по-другому и у Сони были бы другого качества песни? — А у вас каких-то не было бы — не исключено... — (Кивает). А у меня не было бы... Дмитрий ГОРДОН «Бульвар Гордона» 16 июля 2013 Илья РЕЗНИК: «Когда «Старинные часы» прозвучали, ко мне подошел Евтушенко и со словами: «Гениальная песня!» поцеловал. Со следующего дня здороваться со мной он перестал...» «ПИШУ В ОСНОВНОМ ЛЕЖА. ИЛИ В КРЕСЛЕ, ВЫТЯНУВШИСЬ» — ... После написания какой песни вы сказали себе: «Ай да Резник!..» — и дальше по тексту? — Иногда даже плачу, да... Помню, я жил в «Ридзене», в гостинице, Раймонд несколько мелодий мне наиграл... У нас, знаешь, какой с ним процесс? У него нотные тетради такие длинные, он их листает и мне играет, а я говорю: «Нет... нет... а это — да». Выбираю, что близко. — Хуторянин, как Алла Борисовна его называла... — Да (улыбается), хуторянин, и в «Рид­зе­не» он одну мелодию мне сыграл. Утром я к ним с Ланой пришел, мы кофе попили, я говорю: «Лана, слушай» — и он стал играть: «Друг, мой старый друг...». — У вас слезы блестят в глазах... — ...и Лана плакала. — Точно так же и у меня слезы блестели, когда я слушал вашу с Аллой Борисовной песню: «Жди и помни меня, снова я уезжаю»... — А «Скупимся на любовь»? — вот это, скажу я тебе, не побоюсь этого слова, шедевр. — «Летим, как мотыльки, на пламя, друзей теряем дорогих... — ...Помянем тех, кого нет с нами, и будем думать о живых!». «У МЕНЯ ВСЕ ПЕСНИ, НАПИСАННЫЕ ДЛЯ АЛЛЫ И С АЛЛОЙ, ЭМОЦИИ ВЫЗЫВАЮТ» — Я «Жди и помни меня» вспомнил — слышал, что эту вещь вы с Пугачевой в поезде написали... — Да, это песня одной строчки, потому что дальше нечего ждать — там и музыка у нее короткая. — И хорошая, кстати... — Эту строчку мы долго искали, она ко мне в пять утра пришла, и я понял: «Все, больше ничего не надо». — Значит, ехали не напрасно? — Да, у нас много было счастливых моментов. — Когда слушаете эту песню, эмоции она у вас вызывает? — У меня все песни, написанные для Аллы и с Аллой, их вызывают — видишь, они живут-то уже и 20, и 30 лет. Вот ты можешь назвать песню, рожденную пять лет назад, которую и сейчас поют?... «ЕСЛИ ПЕРЕД ТОБОЙ ТАЛАНТЛИВЫЕ СТИХИ, ОТЛОЖИТЬ ХОЧЕШЬ И ПОСОРЕВНОВАТЬСЯ, ЕСЛИ БЕЗДАРНЫЕ — ОТЛОЖИТЬ СО СЛОВАМИ: «А Я-ТО ЛУЧШЕ!», А ЕСЛИ ЖЕ ГЕНИАЛЬНЫЕ, ХОЧЕТСЯ СРАЗУ ПРИВСТАТЬ НА ЦЫПОЧКИ» — Вы создали лучшие, на мой взгляд, песни для трех знаковых звезд советско-российской эстрады Аллы Пугачевой, Валерия Леонтьева и Лаймы Вайкуле... — ...да, Лаймочки... — ...и фактически сделали им репертуар. Скажите, пожалуйста, а если от этих трех исполнителей абстрагироваться, песни в чьем исполнении — ваши имею в виду — чувство гордости у вас вызывают? — Ну, всему свое время, понимаешь? — когда есть кураж, когда что-то рождается... «БРОДСКИЙ ОКИНУЛ ЦЕПКИМ ВЗГЛЯДОМ СТЕНЫ МОЕЙ «ХАТЫ» И БЫСТРО ПРОШЕЛСЯ ВДОЛЬ АКВАРЕЛЕЙ И КАРТИН, ИХ УКРАШАВШИХ: «ГОВНО. ГОВНО... СОВСЕМ ГОВНО. ПРОСТО ГОВНО» — Правда ли, что с Евгением Евтушенко вы 26 лет не разговаривали? — Да-да-да! (Пауза). Ой, случай был! 81-й год, в Театре эстрады пугачевская программа «Монологи певицы» идет... Кстати, Муслим Гейдара Алиевича Алиева попросил книжку мою выпустить, и сборничек «Монологи певицы» в Баку вышел — масенький, но это такая была радость! Знаешь, как трудно было в те годы печататься? — Еще бы! — Ну, шла, значит, программа Аллина, там 18 песен на мои стихи звучали, одна на стихи Мандельштама, потрясающая... — ... «Жил Александр Герцович...», наверное?.. — Да, одна Беллочки Ахмадулиной и одна Евтушенко — «Все силы даже прилагая». — Не помню... — Ну да, и не вспомнишь, и когда «Старинные часы» прозвучали, в проходе ко мне подошел Евтушенко и со словами: «Гениальная песня!» поцеловал. Со следующего дня здороваться со мной он перестал... — ...что ему, кстати, не свой­ственно... — Ну ладно, он только о себе, родном... «НИКИТА БОГОСЛОВСКИЙ СКАЗАЛ: «ЕСЛИ СТАТЬЮ О РЕЗНИКЕ НАПЕЧАТАЕТЕ, ИЗ РЕДКОЛЛЕГИИ ВЫЙДУ!» — С поэтами все понятно, но я слышал, что нап­ря­женные отношения были у вас с за­ме­ча­тель­ным композитором и очень злым, как говорят, человеком Никитой Вла­ди­ми­ро­ви­чем Богословским... В чем же причина? — Ну как, — он с Таничем писал, с Пляцковским, а я, получается, им конкурент. «Старинные часы» на фирме «Мелодия» год лежали — их не пропускали, потому что в худсовете сидели Танич, Дербенев, Пляцковский, Ошанин... Как такую бездарную песню-то пропустить?... Дмитрий ГОРДОН «Бульвар Гордона» 23 июля 2013 Илья РЕЗНИК: «Ах ты, Алла Пугачева, Пугачевочка, наша жизнь с тобою вьется, как веревочка!..» «ЛЕВА ПРЫГУНОВ, МОЙ ОДНОКУРСНИК, СКАЗАЛ: «ИЛЬЯ, Я, НАВЕРНОЕ, 20 «ЧАЕК» ВИДЕЛ ВО ВСЕМ МИРЕ, НО ДОРНА ТЫ ЛУЧШЕ ВСЕХ ИГРАЛ» — Когда-то вы в театре играли, и те, кто вас, тогдашнего, помнит, уверяют: кроме того, что красавцем писаным были, так еще и актером хорошим... — Года два назад популярна программа была «Встречи на Моховой» — она и сейчас, впрочем, есть: это творческие вечера выпускников ЛГИТМиКа Боярского, Гузеевой и других, и вот настал мой черед. Вел Андрей Ургант, папа Вани, и на большом экране появлялись звезды. Лай­ма говорила, Алла вдруг выдала, что Резник — это наш Пушкин в песне (проболталась, наверное, — сейчас жалеет), и потом Лева Прыгунов слово взял, мой однокурсник: «Илья, ты знаешь, я, наверное, 20 «Чаек» видел во всем мире, но Дорна ты лучше всех играл». «К КАКОМУ КЛАССУ МОГУ СЕБЯ ОТНЕСТИ? НИЖЕ СРЕДНЕГО» — Вас барином называют, Алла Борисовна как-то даже прессе обмолвилась: «Наш барин»... — Слушай, в каком-то интервью у тебя тоже был «барин»! — Михалков, наверное? — Нет, не он... Я просто ночью книжку твою читал — бессонница у меня была. Как чувствовал, что приедешь! Ах да, Мас­ля­ков. — Барином быть хорошо? — А я не барин — просто человек спокойный: до поры до времени. Из книги Ильи Резника «Пугачева и другие». «Однажды я стал Гришкой Распутиным — музыкальный спектакль «Игра в Распутина» мы сыграли на сценах Государственного концертного зала «Россия» и Большого Кремлевского дворца, а потом отправились на гастроли в Америку, но подоспели в Лос-Анджелес не вовремя. Еще дымились подожженные взбунтовавшимся черным населением офисы и супермаркеты, а мы (я в роли Распутина и 20 универсальных актрис — художественных гимнасток, изображаю­щих всех, кого угодно, — от лоточников до придворных фрейлин) представляли сцены из российской жизни отважным американцам, посмевшим выйти в столь опасное время из дома. Был успех, газеты нашему действу благоволили, но кассовое фиаско было неотвратимым. Наш американский продюсер оказался очередным Хлестаковым и вскоре исчез в таинственном направлении, и такая тут меня одолела тоска, что однажды ночью написал своей далекой подруге звуковое письмо: Я на гастроли выехал с балетом. Из Сан-Диего на тебя гляжу. Прости Илюшку, грешного поэта, За то, что тебе песен не пишу. Какие здесь пентхаусы и пулы! Таких себе не строил и Совмин. Здесь в водоемах шастают акулы И проживает рядом твой Кузьмин. Талантлив наш балет. Да нету «мани» — Продюсер аферист был, вот беда. Остались три гимнастки в ресторане Поэтому, как видно, навсегда. Ты приезжай, мой ангел, в Сан-Диего, С тобою, Алла, будет веселей. А если не успеешь, то в Лас-Вегас, А если опоздаешь — на Бродвей. Артисты наши ждут небесной манны. И, впрочем, перспективы неплохи. Вокруг них ходят шейхи да султаны И кружат в белых «мерсах» женихи. Тоскливо друг без друга нам, не так ли? Плыви ко мне попутным кораблем. На сцену выйдешь ты в моем спектакле, И мы с тобой в два голоса споем: — Ах ты, Алла Пугачева, Пугачевочка, Наша жизнь с тобою вьется, как веревочка! Счастье было. Счастье сплыло. И его уж не вернешь. Ах ты, Аллочка, подружка моя рыжая. Третий месяц твои глазоньки не вижу я. Я б с тобою выпил водочки, Да ты уже не пьешь!.. Гастроли трещали по швам, и моя творческая энергия перелилась в так называемые эмигрантские песни. «Кабриолет», «Монте-Карло», «На другом конце стола» и еще десяток сочинений для Успенской, «Марина» и «Женщины, которых мы любили» — для Шуфутинского, который в благодарность за это в своем автобиографическом опусе, очевидно, завидуя лаврам искусствоведа Вульфа, по поводу нашего спектакля «теоретизировал». Ну, да Бог ему судья. Через год я вернулся в Москву, в студии «Останкино» состоялась незабываемая замечательная встреча. На сцене со мной были Максим Дунаевский, Тамара Гвердцители, Валя Легкоступова, а в зале — Мах­муд Эсамбаев, Эльдар Рязанов, Илья Глазунов, Павел Буре, Аркадий Вайнер... Я вернулся на круги своя»... Дмитрий ГОРДОН «Бульвар Гордона» 1 августа 2013 Все новости и статьи Клуба "Апрель"