СОДЕРЖАНИЕ
Слово перед делом
Первые из могикан
(Судьба и рок А.Буйнова)
Все знают меня...
(Судьба и рок С.Намина)
Если есть надежда - ничего не потеряно
(Судьба и рок В.Малежика)
Это мой рок
(Судьба и рок А.Барыкина)
Когда кончится наше время
(Судьба и рок А.Макаревича)
Самее самых
(Судьба и рок А.Градского)
Дороги, которые рок выбирает
(Судьба и рок А.Козлова)
Первая "звезда"
(Судьба и рок Л.Бергера)
Я - папа поп-музыки
(Судьба и рок П.Слободкина)
Последняя из могикан
(Неоконченный портрет)
Слово после дела
(Судьба и рок А.Буйнова)
...Году в 74-м или 75-м «Веселые ребята» выступали в Сибири. И вот там, в каком-то Дворце спорта, я обратил внимание на одну певицу, такую хорошенькую, рыженькую девчонку: она выходила петь в мини-юбочке, ножки, фигурка — все было в полном порядке... И я с ходу в нее влюбился. А когда она запела «Я прощаюсь с тобой у последней черты...», я вообще сомлел. До этого я ее не только нигде не видел, но и никогда о ней не слышал, хотя она и вращалась, как потом выяснилось, в московских эстрадных кругах. Короче, сразу я на нее так «запал», что тут же познакомился...
— Саша Буйнов!
— Алла! Пугачева...
Мы быстро прониклись взаимными симпатиями. Подогреваемый чувствами, я не мог мириться с тем, чтобы такая яркая песенная звезда продолжала и дальше оставаться прикрытой тучами эстрады, и поэтому стал агитировать своих друзей по «Веселым ребятам» сходить послушать мою новую знакомую, надеясь с их помощью устроить ее в наш ансамбль. И вот я всех ребят потащил смотреть Пугачеву. Никому из них она тоже не была известна, но уже после первого прослушивания мы все от ее пения просто балдели. И хотя она пела только одну песню, потрясла всех и сразу. А про меня и говорить не стоит... Она вызывала такие удивительные чувства, какие до сих пор ни одна советская певица не могла вызвать, то есть то, что мы называем «мурашки». Эти мурашки бегали всегда, когда я слушал ее!
Кончилось тем, что всем составом мы пошли к руководителю «Веселых ребят» Павлу Слободкину и предложили взять ее к нам. К общей радости оказалось, что он тоже ее приметил и уже вел с ней переговоры. Короче, получилось так: и мы хотели с ней работать, и она — с нами, и Слободкин во всех отношениях был «за». Так что, можно сказать, Пугачева оказалась среди «Веселых ребят» по большой любви. Однако уже через год, когда еще были Лерман, Саша Барыкин, Толик Алешин, кажется, и Малежик еще не откололся,— у нас получился раздор, так сказать, на семейной почве...
Отношение к Пугачевой у всех было разное. К примеру, у меня была, так сказать, тайная любовь (я просто млел от нее) и хорошее отношение с ее стороны, которое, к счастью, сохранилось и до сих пор. О ее расположении ко мне в те годы говорит, кстати, и надпись на той фотографии, на которой она тебе понравилась более всего: «Сашке-какашке от Алки-нахалки». Но, как бы там ни было, среди «Веселых ребят» получился раздор... На творчестве это начало отражаться таким образом, что постепенно «Веселые ребята» превращались в обычных аккомпаниаторов отделения Пугачевой; особенно после ее успеха на международном конкурсе с песней «Арлекино» и мгновенного превращения ее в главную звезду нашей современной песни...
И тогда мы, тогда еще молодые и задорные ребята, решили уйти. Я, скажем, весной 76-го перешел в «Цветы» к Намину, и все остальные тоже разбежались по разным углам. Лерман — за границу. Алешин — в «Араке» и так далее. Однако в «Цветах» я пробыл лишь три месяца...
... возникла проблема: куда идти?...
... И вот... раздается звонок. Звонит Саша Чиненков, трубач. Кстати, после того коллективного ухода в «Веселых ребятах» все еще оставались он, Боря Багрычев и Пугачева. Звонит, значит, Чиня и говорит: «Приходи назад!» Мол, всегда рады, и прочие хорошие слова. А мне как раз некуда было деваться. Я тогда уже отчетливо осознавал, что, когда музыкант начинает заниматься администраторством, музыка в нем заканчивается, а ведь у меня в крови была только музыка! Поэтому я с радостью принял предложение вернуться в «Веселые ребята». Слегка приниженный, но в то же время и с высоко поднятой головой, потому что не сам пришел проситься назад, назад меня позвали. В общем-то, не знаю, к счастью или к сожалению, но я вернулся обратно. Льстило только, что Алла Борисовна была рада... Моя незабвенная Пугачева! Она в те дни как раз вернулась, кажется, из Германии и привезла всем какие-то подарки. И про меня не забыла. Ну и снова началась та самая жизнь, ради какой я прожил большую часть отпущенного мне генами и обстоятельствами срока.
Последовало несколько гастролей по заграницам, а году к 78-му Пугачева кооперировалась уже не с нами, а еще чуть погодя — начала совсем самостоятельный путь под сопровождение новой группы с участием Шахназарова. Все!
... мне пришлось остаться в «Веселых ребятах» и дождаться новой волны, так сказать, «звездного часа» «Веселых ребят». Если первая волна была, когда были Лерман, Малежик, Алешин, вторая — с Пугачевой, третья — когда выпустили диск-гигант «Музыкальный глобус», все английские и французские хиты, имевшие в нашем переводе колоссальный успех на Московской олимпиаде (тогда было модно переводить западные хиты на русский). Четвертая же,
самая «забойная» волна, связана с так называемыми «Банановыми островами»...
Ходили слухи, что якобы существует таинственная группа «Банановые острова», но, пожалуй, только очень приближенные к нам люди знали, что это дело рук «Веселых ребят». Здесь очень хочется сделать одно лирическое отступление о судьбе тех, подававших надежды молодых, какие, помимо надежд, вряд ли бы много дали, если бы с ними не скооперировалась Пугачева. Конечно, за счет молодых она хотела еще больше подняться, и поднялась, и продолжает подниматься, но — что замечательно,— заодно, на равных, она поднимает и тех, от кого что-то заимствует, делясь при этом тем, чего достигла сама. Так, например, было с Кузьминым, когда ходили разговоры, дескать, у них любовь... Пугачева — не из тех, кто сосет из молодых талантов
кровь, а затем выбрасывает в отходы, как отработанное сырье... Кстати, Пугачева не подстраивается под новую молодежь, а сама идет к ней со своими музыкальными и вообще вкусовыми предложениями, разумеется, не забывая при этом учитывать и интересы самой молодежи. И все-таки всегда при музыкальных общениях ее роль не пассивна, а революционна. Она — настоящая царица русского рока. Да и за границей во время наших совместных гастролей
мне часто приходилось наблюдать, как люди буквально благоговели перед ее талантом. Что и говорить: талант — везде талант! Уверен, ее песенная звезда и после жизни еще долго будет посылать свет людям. Поэтому: да здравствует Пугачева!...
(Судьба и рок В.Малежика)
— А Пугачева... имеет отношение к рок-музыке?
— Думаю, что нет. Она типичная поп-певица. И то, что она надевает на себя роковую атрибутику, ничего не меняет. При всем при этом она классная поп-певица, «суперзвезда», человек, к которому лезут, царапаясь и ломая ногти, но к року это не имеет никакого отношения. К искусству имеет, но к року, наверное, нет?! Вообще-то при моем подходе я бы и себя не отнес к року... особенно после того, как ушел в ансамбль «Веселые ребята». Знаешь,
существует понятие: настоящий художник должен быть голодным. Если исходить из него, то после моего ухода в достаточно высокооплачиваемые «Веселые ребята» я вряд ли стал соответствовать этому понятию. То же можно отнести и к Пугачевой: в ней слишком много барыни! Понимаешь? А рок... Я все-таки определил бы его и как момент современного протеста. Конечно, не только протеста, но и протеста тоже. Даже тогда, когда я в конце 60-х пел о
любви под вызывающую игру электрогитары и возмущал большинство своей длинной прической — всем этим я уже выражал элемент протеста. А у Аллы Борисовны — какой у нее протест? Хотя моменты «панка" действительно у нее были и есть. Везде, и в жизни, и на сцене, она всегда держится открыто и остро. Везде она такая, какая есть! Особенно это было заметно в застойные времена, когда она во всеуслышание подрывала бюрократические устои, ошеломляя скандальными выходками и песнями самых высоких чиновников. С треском громила пустые традиции и лично показывала примеры такого раскрепощенного отношения к жизни, какое уже диктовалось новым уровнем мировой культуры и, стало быть, большей свободой личности.
— Выходит, что-то у нее есть — в смысле рока! «Все могут короли...» или хотя бы совсем недавнее «Бей-бей — своих, чтоб чужие боялись...». Нет! Что-то у нее все-таки есть...
— Да-да... Что-то...есть. Есть! Точно! Есть!!! Вот я сказал насчет «голодного художника», а ведь Маккартни или там Мик Джагер... не были голодными художниками!
— Я думаю, Слава, не обязательно настоящий художник должен быть всю жизнь голодным. Вначале почти всегда - да! Но потом, после признания, чаще всего — нет!
— Тогда слушай, что я еще скажу о Пугачевой. Для меня Пугачева определяется двумя словами... Пугачева — это «черная дыра». Есть такое космическое явление — «черная дыра». Под ней понимается, грубо говоря, такая сверхмощная космическая система, которая втягивает в себя все, что попадает в поле ее космической видимости; втягивает и, синтезируя в себя, делает все полезное своим достоянием. Такова и Пугачева... Она впитывает в себя всю информацию, исходящую от окружающих ее людей. Хотя я и не разговаривал с ней по этому поводу, но, думаю, что это так. Она так часто меняет свои составы потому что от новых людей потребляет какую-то новую живую энергию, потому что она очень хорошо их слушает и впитывает
в себя то, чего ей не хватает и что может ей потом понадобиться для своих открытий. Придя, например, в «Веселые ребята», она буквально в считанные месяцы впитала и переварила в себе все, на что были способны эти «ребята», в том числе и я среди них. А затем все это выдала в совершенно новом качестве.
- Значит, все ее корни в народе! Очень хорошая характеристика! Кстати, как она попала в ансамбль?
— Пригласил ее шеф «Веселых ребят» Павел Слободкин. Она была в общем-то неизвестной певицей. Это случилось в 74-м году на гастролях в Барнауле. Когда мы ее увидели, она никак не проходила, но нас, музыкантов «Веселых ребят», она поразила, а объединившись с нами, и остальным понравилась. Помнится, она хотела спеть несколько моих песен, но как-то судьба не сложилась, чтобы она их спела. Это было еще до «Веселых ребят»...
(Судьба и рок А.Барыкина)
- Заодно объясни, чем для тебя отличается рок от привычной эстрады?
— Когда из «Веселых ребят» все уехали или ушли в другие группы, остались я, Алка Пугачева, Алешин, Малежик, ну Буйнов там всегда работал. Паша вообще сплошную «погнал» эстраду. И Малежик сразу стал эстрадным певцом, он и до сих пор эстрадный певец. Я же никак не хотел с этим мириться. Я хотел так и остаться — роковым человеком! Дело в том, что рок для меня — это совсем другое чувство, другая подача. Это не пассивная подача красивых аккордов, за которые люди с радостью платят деньги.
— Ну а «Битлз» тогда, по-твоему, кто?
— «Битлз»? «Битлз» — это не рок, это бит.
— Ну а бит все-таки в рок входит или нет?
— Конечно, входит! В рок-н-ролл — входит. Все равно, у Паши даже рок-н-ролла не было. Рок — это совсем другая подача. Рок — это энергия, актив, аранжировка другая, мелодика другая, напор! Рок — это наступательная музыка, а не коммерческая. В противовес ей эстрада — это стандартная коммерческая мелодия, основанная еще где-то в 50-х годах композиторами Дунаевским, Блантером и другими. Она-то и перешла с некоторыми изменениями в теперешние поколения эстрады. Понимаешь, в чем дело?
Этим сейчас занимаются многие композиторы. Тот же Игорь Николаев. Короче, люди рока не уважают это направление, хотя это направление снимает постоянно сливки с лучших рок-достижений, можно сказать, живет даже за счет рока.
— Стало быть, в эстраде нет свободы для музыки...
- Во-во... Точно ты говоришь! Нет свободы для музыки. Эстрадная музыка ограничена стандартами. Думаешь, мы не умеем ее делать? Умеем! Когда надо для денег — еще как Умеем. Мы ведь тоже должны жить. Но мы же живем не для денег! Рок-музыка против стандартов духа. Понял?
— Полагаю, что понял... А вот Пугачева тогда куда относится?
— Я считаю, что она к року тоже относится, потому что у нее характер роковый, у нее подача роковая: даже самую Страдную песню она поет с каким-то надрывом, с каким-то кайфом, которые не нравятся бюрократам власти. Короче, рок — это все, что против мертвого движения, против болота. Рок — это такая... хорошая революция... как лилия, вырывающаяся из болота.
— Значит, рок — это красивая революция?!
- Красивая революция!... Если уж говорить всю правду, дорога на эстраду — это путь через тернии к звездам. И чтобы как-то миновать эти тернии, надо, хочешь не хочешь, в чем-то обязательно поступиться своей совестью, потому что в нашей стране нет системы менеджеров и, как правило, всем нашим «звездам» самим приходится быть менеджерами, устраивающими судьбу своего творческого «я». Это двойная работа, да еще какая! У нас мало быть талантом в искусстве. Чтобы сделать этот талант всеобщим достоянием, необходим еще и управленческий талант, способный «пробить» обнародование таланта в искусстве. Так что каждой будущей «звезде» неизбежно приходится заниматься не только творчеством, но и заниматься его «раскруткой». А для этого надо где-то кого-то подставить, а где-то и совсем забыть о совести... Признаюсь, я тоже этим занимался. Однако те люди на меня не в обиде, потому что они понимают, что если бы я так не делал, то никогда бы не стал «звездой». В принципе по отношению ко мне они поступали так же, поскольку вопрос стоял всегда просто: кто — кого? И побеждал сильнейший в управленческом плане талант... Так поступают все! И по сей день. Это я говорю и в отношении Пугачевой: если бы она кого-то не перехитрила — перехитрили бы ее. Это как пить дать!
— На Западе то же самое?
— Нет, там музыканты не воюют. Там воюют их менеджеры! Зачем там музыканту воевать? Если он талантливый, то ему только остается выйти на менеджера, а Алла была сама себе менеджером! Когда у нее появился Болдин, это уже была ерунда, потому что это пошли уже экономические дела. Так же и у меня... Я, можно сказать, сам себя «звездой» сделал. Так же и Кузьмин. Так же и Малежик. Так все....
— И Кузьмин сам себя сделал?
— А как же? Сам!
— Не с помощью Аллы?
— С помощью Аллы! Но он же сам на нее вышел, не Алла на него вышла. Вот в чем дело!
— Это действительно, что он единственный человек, который смог «раскрутить» Аллу в своих интересах?
— Я так бы не сказал. Там была скорей настоящая дружба, а может быть, даже и любовь. Некоторое время. Бывает же у людей любовь в любом возрасте — понимаешь?!
— Понимаю...
— И вообще, знаешь, я не хочу никого осуждать. Кто бы и каким бы путем ни шел, я никого не хочу осуждать. Нико-ro! Потому что у нас по сей день путь к «звездам» идет через тернии... Пугачева—личность. Кузьмин—личность. Антонов-тоже личность. Но у них не было другого пути проявить себя. Кстати, ты кто: «правый» или «левый»?
— Я не «правый» и не «левый»... и не «центрист». И ни во что не верю, потому что живу по убеждениям, основанным только на науке. Одним словом, материалист!
— А я... Я хочу, чтобы теперь все знали: я всей душой поддерживаю «Народный фронт России». Дай даже распишусь за это! (Расписывается. На память я убираю этот неожиданный автограф Барыкина в свой литературный архив.)
— Саша, прости! Я перебил тебя, а ты хотел что-то еще сказать о Пугачевой!
— Про Аллу Пугачеву много говорить не буду, потому как мог бы говорить о ней бесконечно. Когда она пришла к нам в «Веселые ребята», первое впечатление у меня о ней было такое — она мне не понравилась! Потому что она сразу начала крутить свои дела в нашем коллективе, а мы и без нее уже были «крутые»: у нас уже был свой пафос, мы и без нее уже собирали целые стадионы, когда мы приезжали в какой-нибудь город, наши поклонники от радости переворачивали автобусы, мы много «записывались», и наши пластинки шли нарасхват... И вдруг приходит какая- то «чувиха» и начинает крутить свои вопросы. Мне лично это не понравилось, и с ходу «свалил» из «Веселых ребят» — понимаешь? Потом обида прошла... Когда я понял: какой она талантливый человек, я тут же про все обиды забыл. Я вообще чувствую себя перед талантом как перед Богом. А теперь вот горжусь, что был одним из первых музыкантов, кто помогал ей делать аранжировки песен. И, надо сказать, она очень быстро «въехала», что нужно делать не просто «эстраду», какую она раньше пела в оркестре Лундстрема, а современные аранжировки. Да! Я поначалу помогал ей, пока не понял, что давно пора делать свое, собственное дело, и наши дороги разошлись. Алла стала петь с Алешиным. Помнишь их «Вишню»?
— Не-а... А сейчас Алла — рок?
— Не чистый. Она сейчас скорее— поп-рок...
И тут неожиданно! Телефонный звонок. Это... в гости к нам... едет — Пугачева!!! В моих мозгах молния: «Вот уж легка на помине».
(Судьба и рок А.Макаревича)
— ... Теперь о том, что, мне не ясно... про Пугачеву. Вот идут споры: она — рок-певица или поп-?
— Мы же с тобой уже выяснили, что я не знаю, что такое рок, а что такое не рок!
— Тогда... как ты к ней относишься?
— Как к очень хорошей певице!
— Ну, а отношение к развитию рок-музыки она имеет или не имеет?
— Этот вопрос не ко мне. Этот вопрос к музыковеду, я ведь и сам толком не знаю, что такое рок-музыка, хотя интуитивно и отличаю рок от всего остального. Я опять что-то могу тебе сказать, но вряд ли сказанное на этот раз окажется истиной: хотя это во мне и есть — объяснить этого я пока что не могу! Вот я вначале сказал, что рок — это прежде всего — самовыражение, однако, если быть точным, любое искусство — есть самовыражение... А Алла все-таки больше популярная певица...
— Но ведь есть в ней что-то от рока по большому счету?
— Есть! Конечно, есть! И это, конечно, не мелочь, а степень силы ее подачи, какая-то завораживающая эмоционалная энергетика! Сейчас все перемешалось! Сейчас элементы рока вовсю используются в эстраде, элементы народной музыки используются в роке... Это всегда так, когда жанр умирает, он растворяется во всем искусстве.
Что мне в Пугачевой особенно близко, так это то, что она все время себя перешагивает, она все время идет на какие-то рискованные вещи, все время проявляет потрясающую смелость, хотя давно уже могла бы и не рисковать. Однако отказаться от этого она не может, потому что отказаться от этого — для нее значит отказаться от самой себя... Видишь ли! У нее все это в характере!
— Так если это так — это же... рок-характер?!
— Да-да-да, хотя это не имеет отношения к результату. Это чисто линия поведения себя в этом деле. Она все делает так, как считает нужным!
Но я не знаю: рок это или не рок. Для меня это абсолютно неважно! Что-то у нее мне нравится, что-то нет! Однако что это абсолютно самостоятельное явление — сомнений быть не может!..
(Судьба и рок А.Градского)
— Ну а куда Пугачеву, по-твоему, следовало бы отнести?
— Пугачева создала женский вариант советской суперзвезды. До этого был известен только мужской вариант советской супер-звезды. Это — Муслим Магомаев. Это был образ... такого всенародного любимца. Пугачева — типичная представительница эстрадного искусства, способная, когда ей этого хочется, делать и рок-н-ролл, потому что «эстрадный певец» должен уметь делать все!!!
Алла, очевидно, не способна на классику, но в тех жанрах, за которые она берется, она очень органична.
— А тебе самому она симпатична?
— Да-а-а! Но, понимаешь, какая вещь: это чисто наш вариант! — то, что делает Алла! Это настолько наш вариант супер-звезды, что это мне и нравится, и тут же мне одновремно и жаль, потому что, если бы она в какой-то момент nepecтала больше думать об успехе только здесь и пошла бы в направлении международных, «фирменных», интересов, она могла бы добиться успеха и во всем мире. Но теперь она уже, пожалуй, опоздала. Этим надо было начать заниматься лет десять назад...
(Судьба и рок Л.Бергера)
— Леня, послушай! А что там для вас значит имя Алла Пугачева?
— В Австралии обширная советская эмиграция, которая постоянно следит за всем, что происходит в Союзе; быть может, следит даже больше, чем вы здесь. Все более или менее заметные новости быстро распространяются и основательно обсуждаются. Помню, как мгновенно разнеслась там весть о восхождении на престол эстрады Аллы Пугачевой. Прибежали ко мне: «Ой-ой-ой! В России появилась новая «песенная звезда». Говорят, она вышла из «Веселых ребят». Ты ведь тоже из них. Рассказывай — кто она такая?!» А я до этого и сам о ней не слышал. Быстро через приезжающих людей навел справки. Оказалось, действительно в России — новая звезда, которая свое время провела в ансамбле у Паши, потом она от него ушла, наконец, стала тем, кем она есть теперь. Короче, как Пугачева здесь богиня, так она и там — богиня! Имеется в виду — для наших эмигрантов, а для местных людей — она очень талантливая певица, у которой вышла очень хорошая пластинка в Швеции. И это естественно, поскольку в Австралии сильнейшая конкуренция мировых звезд, с которыми, впрочем, она вполне способна «тягаться». И будет «тягаться», но ей следует активнее выходить на международную арену. Про Союз, я думаю, говорить нечего — здесь и так все ясно: здесь памятник ей уже стоит! Здесь фактически она раскрутила музыкальную свободу. Для всех. Интерес в мире к ней есть, и она пока что растет, однако то, что она сейчас разрывается на два фронта, делая "дела" в стране и параллельно пытаясь так же мощно действовать за рубежом, вряд ли принесет ей то, чего она уже достигла в СССР. На международном музыкальном рынке ныне задействованы такие сумасшедшие деньги, что лучшие менеджеры мира день за днем ищут и находят по всему свету такие потрясающие таланты, какие им позволяют продолжать «игру» в бешеной конкуренции за раздел этих денег. Разумеется, Алла — не молодая девочка и понимает это не хуже меня. Поэтому ей тем более стоит дорожить временем и поскорее прекращать сидеть на двух стульях... У нее уже нет возможности разбрасывваться. Ей пора только концентрироваться!
— Я, конечно, Леня, супердилетант в подобных конъюктурных делах, однако неординарность личности Пугачевой заставляет меня склоняться к выводу, что она лучше всех знает, что она делает! У нее, на мой взгляд, гораздо более дальние прицелы... чем обычная артистическая слава и невиданные деньги! Эта современная «Екатерина-II» с букетом нации в своей крови, быть может, еще покажет себя всему миру. Это я в ней очень сильно подозреваю...
— Пугачева как Пугачева, конечно, не случайность. Это человек очень серьезного дарования, без которого она бы не добилась того, чего она добилась, потому что ничего просто так не бывает в жизни, тем более — так долго. Недавно, кстати, Алла успешно, с аншлагами,
гастролировала в Австралии: у нее было два концерта в Сиднее и, кажется, два концерта еще где-то. Билеты на ее выступления стоили очень прилично - около 30 долларов; для сравнения скажу, что выше 38 долларов билет в Австралии не стоит. Интерес к ней подтверждает и тот факт, что для выступлений был предоставлен оДин^из лучших залов Сиднея — на полторы тысячи мест; в залах на 20 тысяч мест давать концерты в Австралии не принято. Но самое
поразительное: услышать Пугачеву хотели далеко не одни эмигранты, хотя коренные австралийцы не обижены вниманием звезд мира.
Благодаря этим концертам мы с ней познакомились настолько, что вот этот мой приезд на ее «Рождественские встречи» — лучшее свидетельство наших развивающихся симпатий. В Австралии Алла гастролировала недолго, однако для того, чтобы по-русски посидеть, «погудеть», хорошо поговорить, повспоминать, что было и чего не было, у нее, к счастью, нашлось время. Представляешь, какой это для меня был подарок с Родины! А то, что я сейчас здесь,— это второй ее мне подарок, о котором, честно говоря, я даже не позволял себе мечтать, а папа мой — тем более...
Коля, ты смотри, если выйдет, обязательно вышли эту книгу. Это мне и моему папе до конца жизни будет подарок...
— Я постараюсь. Давай адрес!
... Бумаги под рукой, как назло, не находится, однако есть рекламная афиша «Рождественских встреч». Я говорю: «Может, на ней...» Среди цветных «ночных» фото Леня ищет свободное место и... в растерянности отвечает: «Я тоже думаю... Алла не обидится». И он на светлой части ее огромного изображения, ниже лица, крупно пишет адрес, а на обратной стороне, над другим ее портретом, по-английски выражает мне свои пожелания. Пока он обстоятельно выводит все свои австралийские координаты, я с интересом наблюдаю за ним. Нравится мне этот хромоватый, как Байрон, еврей с соловьиным голосом русского рока. Пишу это—и вспоминаю... противоречивую личность академика Сахарова, выдающегося физика, одного из тех, кто в 50-х спас мир от атомной пропасти, а в 80-х чуть было не погубил мир, неосторожно решившись без соответствующих знаний и подготовки заняться политикой... Мне жаль Андрея Дмитриевича, когда, не слыша его слов, его обливали грязью в 70-е. Мне жаль афганцев и всех, кого, не зная их дел, обливал грязью в 80-е сам Андрей Дмитриевич. Наверняка, если бы в физику позволил себе лезть с советами дилетaнт, академик железно встал бы на его. пути. И правильно сделал бы. Атомы нужно держать от греха подальше. Однако, когда в политику позволяют себе вмешиваться дилетанты — будь они даже «звезды» агрономии, физики или медицины,— тут для нашего, уважаемого за дело, атомщика нет мичего предосудительного, хотя политическая бомба куда разрутельнее любой атомной...
(Судьба и рок П.Слободкина)
— А еще вот какую интересную историю мне пришлось услышать: говорят, что Павел Слободкин нашел Аллу Пугачеву. И, таким образом, можно сказать, дал миру Пугачеву. Хотелось бы знать, как сам Павел Слободкин расскажет эту историю.
— Мне, трудно сказать точно, как это было. Я думаю, что обычно в истории принято лакировать какие-то вещи...
— А не надо лакировать, лучше рассказать то, что было!
— Я хочу сказать, что Аллу я знал очень давно, еще до того, как мы встретились... Она была девочкой...
— Вот-вот! Мне говорили, что вы чуть ли не в одном дворе жили...
— Нет. Мы в одном дворе не жили, но жили действительно недалеко друг от друга, потому что Алла рассказывала, что жила на улице Чехова, совсем недалеко, через скверик... Однако мы с ней в детстве не виделись — у меня была другая компания. Но я ее встречал в передачах... Тогда была замечательная передача «С днем рожденья», которую вели Трифонов и Иванов. В одной из передач я увидел Аллу... Это год 66-й или... Да, по-моему, 66-й. Во-о-от. Ей было лет семнадцать. Да-а-а. И вот у нас, так сказать...
— Как-то я не фокусировал тогда внимание, потому что я работал тогда уже в другом каком-то срезе — среди, в общем, достаточно известных... Запомнилась девочка — способная, она очень мило что-то делала, но тогда еще не было того запаса, который бы можно было сразу
разглядеть...
Познакомились мы с Аллой — уже во второй раз — году в 73-м, когда наш коллектив «Веселые ребята» выступал во Дворце спорта не то в Куйбышеве, не то в Барнауле, а может быть, и в Ростове — в одном из трех этих городов, точно уж и не помню... Алла тогда работала с моим родственником Юликом Слободкиным, ездила, я бы сказал, по достаточно мало престижным городам, выступала... И как-то у нас родилась такая творческая взаимная симпатия, когда мы в общем поняли, что у нас может что-то получиться. И... в какой-то степени весь период, по-моему, 74-го года мы достаточно активно контактировали, и в 74-м году, ближе к концу, Алла пришла к нам работать.
— А что такое вдруг произошло, что привлекло в Пугачевой Слободкина? Почему до этого не привлекало, а тут вдруг привлекло?
— Дело в том, что я всегда работал с хорошими артистами, и, вероятно, благодаря этому у меня сложилась определенная школа: я считал, что у вокалиста прежде всего должен быть определенный эмоциональный художественный образ на сцене. Обычно же для всех советских музыкантов того периода главным был момент какого-то ремесленного начала, а художественная область как-то отходила на второй план... У Аллы же, может быть, было меньше вокала, но в то же время была какая-то своя тогда, быть может, еще не до конца раскрытая краска, которая, безусловно, нравилась каким-то, я бы сказал, независимым пониманием всех тех песен, которые она бралась петь.
— А какую, например, песню она пела?
— Она, по-моему, пела тогда одну из таких песен, как «Я прощаюсь с тобой у заветной черты»; музыка была Славы Добрынина... Опять же, Слава Добрынин тоже, так сказать, бывший наш товарищ...
— Он разве играл в «Веселых ребятах»?
— Ну да. На записи приходил, но тогда он не был сильным гитаристом, однако потом, когда он стал писать музыку, он стал у нас принимать активное участие, и Алла с ним дружила... С тех пор они в достаточно хороших отношениях, приятели, можно сказать... Она пела «Я
прощаюсь с тобой у заветной черты» на слова Вероники Тушновой, и у нее было, я бы сказал, понимание того смысла поэзии, который в ней был заключен...
Но Аллу, на мой взгляд, обидели: жюри конкурса подошло к этому делу достаточно необъективно... Я знаю, что очень сильно ей в свое время помогала Геля Великанова, которую я хорошо знаю как в высшей степени интеллигентную и творчески интересную певицу эстрады... Ну, в общем, ей дали третью премию...
— Это где?
— Это было на Всесоюзном конкурсе артистов эстрады в 74-м году, и мы с Аллой стали готовиться к международному конкурсу с песней «Арлекино». Причем опять же это произошло не сразу. Там тоже была своя история... Должен был ехать другой певец. В конечном итоге,
где-то в марте, мы узнали, что этот певец не поедет, и есть возможности поехать... Помню, меня вызвали в министерство, где меня хорошо знали, и сказали, что если она не получит лауреата, то вообще можешь больше никогда сюда не приходить по подобным вопросам... Ну, в общем, нам удалось хорошо подготовиться... Мы разработали костюм и так далее, но самое главное, что, когда мы наткнулись на «Арлекино» — а я эту песню никогда не слышал,— мне
пришлось сделать не только новую аранжировку, но, и, как мне казалось, переделать всю песню заново... Я сделал заново обработку и аранжировку, но, поскольку я не знал, как все было первоначально, я все части поменял... Случилось же так, что, когда Алла уже уехала на конкурс, я впервые услышал эту песню в дополнении автора — Эмила Димитрова, который, кстати, потом признал мою обработку абсолютно авторской, такой же авторской, как его собственная... Короче, мне стало очень плохо от того, что я все перепутал. Но бывает же такое удачное перепутывание, в результате которого рождается новая песня, быстро оказывающаяся шлягером. Здесь я хочу сказать, что на конкурсе Алла спела одну песню лирическую, а другую — нашего
«Арлекино» и благодаря ему — выиграла.
Однако когда она вернулась в Москву, ее никто не встречал,— конкурс «Золотой Орфей» еще не транслировался. Поэтому Алла приехала с первой премией, но расстроенная. Причем там был еще один очень любопытный эпизод... Дело в том, что до «Орфея», где-то недели за две, мы принимали участие в «Киевской весне», и украинское руководство и руководство из Москвы, недовольное выступлением Пугачевой с ансамблем «Веселые ребята», попросило меня ее из программы... выкинуть. А параллельно у меня брали интервью на украинском радио. В этом интервью я сказал, что почти уверен — через две недели на эстрадном небе загорится новая звезда... достаточно высокой величины. Ну, естественно, поскольку каждый руководитель хвалит свой товар, никто этого всерьез не воспринял. Только спустя полгода или год вернулись к этому интервью, где я очень детально рассказывал о ходе подготовки и сказал, почему Пугачева должна стать лауреатом. Правда, я не надеялся на «Гран-при», но в первой премии был уверен, Алла была абсолютно готова к этой победе. Алла плакала, потому что меня все заставляли снять ее с концертов, но все-таки она пела одну-две песни, поскольку я все-таки
настоял на своем, и Алла выступала с отдельным номером — так мы постепенно выводили ее на самостоятельный уровень. И все же ее выступление на конкурсе решили не показывать, тогдашний председатель Гостелерадио товарищ Лапин сказал, что этот успех не советский, и поэтому мы показывать не будем. Алла была очень расстроена...
Я успокаивал: «Чего расстраиваться? Давай тебя записвывать!» Так мы записали ее первую гибкую пластинку: «Арлекино», «Посидим-поокаем», «Это очень хорошо»... И так получилось, что под давлением очень многих и моих товарищей, и наших общих знакомых 4 июля 1975 года, спустя месяц с лишним Аллу Пугачеву все-таки показали по телевидению в записи с конкурса «Орфей». А 20 июля вышла пластинка. Таким образом, моя интуиция меня не подвела, и благодаря такому хорошему комплексному удару человек получил возможность заявить о себе в полной мере.
— Недаром говорили, что Пугачева в то время влюбилась в Слободкина? Вероятно, Слободкин тогда в нее так вкладывал душу, что она не могла не влюбиться в него, как в мужчину?
— Ну да, мне трудно сказать... У нас вообще были очень хорошие отношения...
— ... вплоть до того, что ожидали, что она выйдет замуж за Слободкина...
— Ну... в принципе, люди всякое говорят. Не успеешь с кем-то просто дуэтом спеть, особенно с Пугачевой — а она тогда была, так сказать, восходящая звезда,— и все новое, что вокруг нее было, становится всеобщим интересом.
У нас были очень хорошие отношения. Они, наверное, дальше могли бы вылиться и в какие-то отношения, может быть личного характера, но у нас была одна большая проблема - надо было мне делать выбор: или остаться творчески независимым человеком, или... стать мужем известной звезды. Этот вариант у нас как-то не прорабатывался, но мы были в очень хороших отношениях. Я очень рад, что Пугачева пришла сама к мысли о том, что ей надо делать самостоятельную карьеру, к чему уже тогда она была практически готова. Хотя еще почти полтора года она продолжала работать в ансамбле «Веселые ребята». Это уже осложняло дело, потому что рамки ансамбля ей были, естественно, малы для того, чтобы дальше самовыражаться, и все логически
пришло к тому, что произошло отделение.
— Но ведь еще до этого — рассказывали мне и такое — были случаи, в частности, в ГДР, когда Алла в чем-то повела себя как-то не так, и Слободкин, как человек, любящий дисциплину в ансамбле, буквально ее наказал... Был такой случай?
— Мне трудно вспомнить все эти моменты...
— Говорили, что дошло до того, что пришлось даже физически усмирить ее. Было такое?
— Нет. Я такого, честно говоря, не помню.
— А что же это мне все так в голос говорили, что пришлось Пал Якличу... усмирить ее.
— Я объясню, в чем дело... Безусловно, бывают определенные творческие конфликты... Что касается дисциплины, то спросите Игоря Александровича Моисеева: какая дисциплина в течение пятидесяти лет в его ансамбле? Вероятно, залог дисциплины для артиста ни в какой-то амбиции руководителя, а в соблюдении творческих норм, как мне кажется; иначе можно докатиться до того, что музыканты станут выходить пьяными на сцену, смогут не распеваться и не настраивать музыкальные инструменты, не надевать костюмы, не гримироваться — и тогда не будет праздника! Вот и приходится иногда выполнять и роль палки. К сожалению...
— То есть... приходится иногда и пощечину дать, да?
— Нет. Никакой пощечины вообще не было.
— А что это мне все так активно утверждают? Говорят, Пал Яклич ей как «засветил»...
— Нет. Дело в том, что этого, к сожалению, я не могу подтвердить. У нас до такого никогда не доходило. У нас с ней были последнее время напряженные отношения...
— В ГДР дело было?
— Думаю, что Алла для себя никак не могла определить, что делать? С одной стороны, она, вероятно, хотела уйти. С другой стороны, какие-то, вероятно, человеческие отношения между нами ее сдерживали — у нее была, так сказать, борьба, как у человека, уходящего во что-то неизвестное. И это спустя много лет можно как-то не то, что простить, а просто обосновать. Ведь Алла шла на новое, неизведанное дело, тем более что она никогда не была одной солисткой... И, как известно, Алла хотела, чтобы часть музыкантов ушла, тем более что это как раз совпало с «разводом» Эдиты Пьехи и «Дружбы»...
Короче, мое понимание сцены, воспитанное классически, воспитанное среди великих музыкантов, всегда оставалось трепетным: я считал, что негоже выходить на сцену человеку, который не подготовился ко встрече со зрителем...
— Кто из известных в рок-музыке и на эстраде людей «вышел» из «Веселых ребят»?
— Кроме Аллы Пугачевой, из певиц у нас работала Людмила Барыкина, Светлана Рязанова, которую мы привезли из Тулы, Нина Бродская, а из певцов, которые делали у нас, можно сказать, первые шаги, это прежде всего Леня Бергер!...
— И кто же все-таки это /«Банановые острова»/ сделал?
— Как кто? «Веселые ребята»! А запись производил Юра Чернавский в нашей студии. Концепцию же сформировали они, хотя я им сразу сказал, что это типичный музыкальный речитатив от Мусоргского,, а вот тематика — это от Чуковского. В итоге получилась речитативная «чукоккала». Типа «рэпа». Фактически мы первыми в стране «застолбили» стиль «рэп», от которого потом пошли все современные рок-группы.
Меня всегда раздражала вот эта вот «англизация» русского языка: «О, я тьебья льюблью...» Поэтому я всегда искал и находил исконно русские обороты, стараясь приблизить роковую речь к большой русской речи — без всяких там англоязычных слов. Вот так складывалась та ситуация. Ну... мы, естественно, молчали насчет своего авторства. Между тем записанную нами на магнитофон музыку начали тиражировать по стране. Позже некоторые молодежные издания были вынуждены признать «Банановые острова» лучшим альбомным открытием года.
Здесь я хочу сказать, что, в принципе, вот эти хит-парады бывают объективными, бывают необъективными. Мне о них трудно толком говорить. Я на них особо не обращаю внимания, потому что после 25 лет на это уже смешно обращать внимание, поскольку, как говорится, история сделана!
Тем более сейчас, когда у меня есть возможность возглавлять театр... Кстати, «Веселые ребята» и в этом деле были первые...
— Разве и «театр песни» «Веселые ребята» придумали? А я думал, что эта идея принадлежит Пугачевой.
— Да-да. Именно «Веселые ребята» первыми вышли в ранг театра...
— Как это?
— Ранг театра! Ранг театра... (Он на меня так посмотрел, дескать: «Ты что? Не понимаешь, что это такое???» — что я тут же забыл свой «нелепый» вопрос.) Но, — продолжал Слободкин,- главное событие для ансамбля «Веселые ребята», конечно, в том, что мы в мае 1989 года стали учредителями Международного музыкального центра. Сейчас начинается строительство этого центра на Старом Арбате. Это по той же стороне, где находится Культурный центр Грузии. В доме нашего будущего Центра во время Отечественной войны 1812 года жил маршал Мюрат. Уже идет реконструкция. Строить будут (но заказанному мною австрийцам проекту) те же австрийские специалисты, которые сделали Центр ООН в Вене.
Достает и начинает показывать мне свои «австрийские проекты» Межмузцентра. Я не выдерживаю «грандиозности замыслов» и, зная, что все познается в сравнении, спрашиваю... без всякой задней мысли: «Если сравнить это с тем, что сделала Пугачева на своих
«Рождественских встречах», то...» Однако хозяин «австрийских проектов» не дает мне договорить, бросая не терпящую возражений фразу: «Умоляю—не надо! Ну что за манера?..» И продолжает: «Для филармонических музыкантов мы строим роскошный зал, который будет конкурировать с лучшими концертными залами страны. Мы строим одну из самых серьезнейших видеостудий в стране, плюс аудиостудию цифровой записи — одну из лучших в Вострчной Европе.
Мы также строим картинную галерею при концертном зале: зритель может прийти, предположим, на Скрябина, а там в это время можно сделать экспозицию, скажем, импрессионистов. Мы откроем здесь и ресторан, естественно, фирменный. Центр создается для того, чтобы способствовать популярности новых групп и новых имен. Центр — уникальный, и аналогов ему пока нет, потому что здесь будет и классика, и эстрада... Концертный зал делается для классической музыки и для серьезных театральных постановок... «Веселые ребята» первыми стали играть классику. И Паганини, и Баха, и Прокофьева, и Грига играли, и Моцарта... И задолго до того бума, который был на Западе. «Веселые ребята» чувствовали все это. У них все есть! То, что я строю
«классический зал», быть может, означает, что я возвращаю свои долги но юности — все-таки таким образом я смогу отдать долг классическим музыкантам... Когда меня избрали в Президиум Центрального правления Всесоюзного музыкального общества, музыканты, особенно классические,
с большим интересом отнеслись к идее того, чтобы «Веселые ребята» стали одними из учредителей Международного музыкального центра, который будет осуществлять большие творческие связи со всем миром музыки... Планов много, но главное, еще есть заряд на перспективу роста.
Мы всегда пропагандировали нашу национальную эстетику, пропагандировали мелодическую музыку, мелодическую основу. Когда я приехал в ФРГ и на фирме «Полидор» показал наши записи (не самые, может быть, совершенные), то было выражено удивление, что мы в общем очень четко выражаем славянскую линию, что мы не являемся копией на копию. Мы играем, как мы играем, и в этом суть, потому что творческий метод, который не повторяется, является более ценным, чем даже очень хорошая лакированная копия того, что уже существует. Так что с годами как-то становишься более требовательным и, главное, менее уверенным в себе. В 21 год мне казалось, что я знаю абсолютно все. Потом я начал все больше в этом сомневаться. В этом, мне кажется,
суть музыканта, который, наверное, растет сам в себе. Основная задача руководителя компетентно руководить людьми, чтобы быть неформальным лидером коллектива. Поэтому, когда я почувствую, что я некомпетентен, меня в «Веселых ребятах» не будет...»
— Если я правильно понял, это достаточно элитарный Центр...
— Да! Это Центр для классических музыкантов и интеллигенции, однако он может быть и демократическим, когда нужно.
Здесь есть один смешной момент. Вот посмотри! Видишь, в договоре у меня написано «...Камерный концертный зал П.Я.Слободкина...». Как говорится, уже при жизни увековечено. Они здесь так все перепутали... Я с ними ругался по этому вопросу, потому что это безобразие: понимаешь, они взяли и при жизни меня увековечили...
— И что тут страшного? В принципе, Стас Намин сам это сделал...
— Ну а я, так сказать... У меня в первоначальном ордере, я его выкинул отсюда, специально было написано, как ты видишь, «Концертный зал Слободкина»... А теперь видишь, что я написал? «Ордер выдан под Музыкальный центр». Это опять-таки говорит о чем? О том, что я не захотел, чтобы в ордере фигурировала моя фамилия! Вот так-то!
— Ладно. Я это напишу!
— Не надо! Это я тебе показываю! Чтобы ты знал...
— Значит, это при Главном управлении культуры Моссовета будет?
— Ну это так считается!
— Ах! Считается...
— Да! Считается... Они так хотят... Ты же понимаешь? Но куда они денутся?
И еще заметь! Я ведь не сделал Центр, чтобы забрать под свое руководство двадцать коллективов. Я честно тебе могу сказать, что не представляю, как бы я мог руководить двадцатью ансамблями?!
— Ну да, любовь может быть одна?!
— Любовь может быть одна! Понимаешь? То есть материально я могу взять к себе много артистов, но не смогу всем им уделить внимание, а значит, не смогу быть им художественным руководителем...
- Ну... Стаc — восточный человек. Поэтому у него допустимо «многоженство»!
— И... в результате ничего не получается. Но как только он сконцентрировал внимание на какой-то одной группе, у него получилось! Невозможно разлететься! Я не верю в эти «центры». Лепить, так сказать, по стереотипу похожие ансамбли? Для чего?
— Я вижу: здесь будут убиты сразу два зайца — будут деньги, и будет Культура.
— А как же? У каждого есть свой первоначальный капитал под фундамент, но один бы устроил здесь шоу и стал голых баб показывать, а другой станет заниматься убыточной классической музыкой...
— Знаешь? Я хочу о тебе написать, но так, чтобы рассказ получился какой-то непринужденный...
— Только прошу... Умоляю тебя только об одном: не надо, ничего не пиши обо мне слишком! Понимаешь? Скажешь там — первый!!! И — достаточно! Ничего не надо писать! Понимаешь? Ну не надо вот этого! Это для артистов... Мне это не нужно! Понимаешь? Ну не нужно! Я для себя и так в истории. Понимаешь? От того, что ты напишешь или не напишешь обо мне, от меня не отпадет это! Только вызовет дикую ненависть... Ему все: и Центр, и деньги, и поездки, и шлягеры, и ансамбль, и 25 лет... Понимаешь? Кому это надо? Это вызывает дикое раздражение. Понимаю, это Алке нужно, потому что все с Ротару никак они не разберутся... Меня действительно, искренне тебе говорю, никогда это не волновало. Просто исторически так сложилось, что все прошли через мои руки... Ну что теперь делать?
- А что там у Аллы с Ротару? Я, честно говоря, эту историю и не знаю... Что у них там?
— Ну ладно... Как что? Ненавидят друг друга, естественно...
— А-а-а... Вот только в смысле — ненавидят?
— Ну конечно! Там целые дела... Ну... Бог с ними! Все это грязное белье... Почему я не люблю ни «Вечернюю Москву», ни «Московский комсомолец»... Вместо того, чтобы пропагандировать действительно что-то интересное с точки зрения просветительской деятельности, они все время ищут какое-то грязное белье... Потому что люди сами по себе мелкие... причем, насколько я знаю, ненавидящие меня лютой ненавистью. Ведь за все годы я не разу не позвонил в «Звуковую дорожку» в «Московский комсомолец» и не разу ничего не попросил. Это дико раздражает...
— Ну Христа всегда распинают?!
— Ну да-а-а. Ну я не Христос, конечно...
— Я понимаю...
— Понимаешь? В свое время Демичев очень точно назвал меня «чужой среди своих». Понимаешь? Потому что я не из шалопаев, не из шелупони вырос! У меня другой интеллектуальный уровень. Вот в этом все наше различие, понимаешь? У меня никогда не было принципа сказать плохо о товарищах. У меня никогда не было принципа завидовать людям. У меня никогда не было принципа очернить или «подставить ножку». Когда появился Ситковецкий там, «Диалог», Макаревич... я переживал за них, как за себя, потому что я просто считал, что я — папа советской поп-музыки, а это мои дети, и я должен им помогать и не зависеть от того, что они скажут «спасибо». Однако это все раздражает. Тем не менее в этом смысле я всегда был сильным человеком — я никогда никому не завидовал...
Я всегда всех опережаю. То, о чем все еще только думают, у меня уже в проекте!
— Так... А с Губенко у тебя какие отношения?
— С Николай Николаичем?
— Да.
— Ну привлекал. Предлагал очень большой пост. Отказался, потому что не член партии, как ты знаешь. И никогда с партией не играл, и отказался вступать: что тоже, между прочим, характеризует.
— Понятно. Я сам тоже человек свободный...
— Нет! Ты понимаешь, в чем дело? Ты свободный, но не забывай, что я все-таки был, так сказать, большим комсомольским работником, а потом не вступил... Это была очень большая пощечина для многих... Я секретарь был, в бюро горкома был... Ты что?
— Вот как?
— Конечно, я был как-никак серьезным активистом в свое время...
— Ну и как? Губенко сейчас симпатизирует твоему Центру?
— Скажи, пожалуйста, дружок! А зачем они все мне нужны, когда этому Центру симпатизирует Николай Иванович?.. (Имеется в виду Н. И. Рыжков.— Авт.).
На этом, по моему знаку, мой старый и верный помощник Николай Васильевич Репников выключил магнитофон — дело было сделано.
Да-а-а. Что бы ни говорили о Слободкине и что бы ни говорил о себе он сам, мое мнение на его счет совершенно определенно: Слободкин действительно в какой-то мере «крестный отец» московского рока, хотя бы уже потому, что его (если хотите) школу прошли перед настоящим
выходом в люди чуть ли не сто процентов московских «рок-звезд»!!!
(Неоконченный портрет)
Третьего августа около восьми вечера раздался протяжный нетерпеливый звонок. Берта Борисовна, грузная, но приятной наружности женщина поспешила открывать двери. В прихожей послышались голоса. Три из них принадлежали хозяевам: самой Берте Борисовне, Алене, ее
дочери, и ее зятю Александру Буйнову. Четвертый голос показался незнакомым. Когда его обладательница в сиянии коридорных ламп явилась в противоположном конце длинной гостиной, я увидел неожиданно пышную девчонку, примерно среднего роста с какими-то едва-едва уловимыми
крадущимися манерами.
Было впечатление, что она только что с пляжа. Желтоватые, выцветшие, словно на солнце, и растрепанные будто на ветру пучки скомканных - так и не терпелось сказать «ржавых» волос, и глаза — с быстрым под ресницами взглядом... На мгновение, во время короткого вздоха, озорно и хищно проглянули неотчетливые зубы. И тотчас губы, привыкшие улыбаться, слегка мило сжались.
Да-а-а. Было впечатление, что она только что с пляжа. На ней колыхалось что-то вроде пятнистой, летающей, как бабочка, блузки, казавшейся в то же время свободной ночной сорочкой, неровно отхваченной ножницами где-то гораздо выше круглых и упругих колен, а чуть ниже колен кончались какие-то малиновые — что ли? — не то штаны, не то рейтузы... И вообще вся она была как распахнутое окно.
На ней не было привычных для обычных женщин ни сережек, ни колечек, ни цепочек, ни перстеньков, ни каких-то иных побрякушек. Судя по всему, она очень дорожила своей ecтественной привлекательностью и резко ненавидела лишь приукрашивающую женщин искусственность. И была очень права. Действительно, нет ничего убийственнее и хуже для женщины, чем то положение, в котором она — еще пять минут назад покорявшая своей красотой
всех мужчин — рискует оказаться, сбросив перед сном с себя все «эти елочные украшения» и представ вдруг в своем истинном виде как жалкая и ободранная кошка, невероятно отталкивая от себя этим, неожиданно раскрывшимся обманом обратившего на нее внимание человека. Иное дело,
когда женщина, привлекательная в одежде, становится без нее еще прекрасней! Уважение к ней растет до преклонения перед божеством, в то время как отношение к «прекрасной даме», освободившейся от украшений, очень скоро становится похожим на отношение к половой тряпке, о
которую и ноги не грех вытереть, а потом пинком ноги отшвырнуть куда-нибудь подальше...
По мере того как живописная, цветущая жизнью девчонка легкой, почти невидимой, но небыстрой походкой начала приближаться, я с нарастающим удивлением стал замечать потрясающее превращение двадцатипятилетней обольстительницы в личность с выражением лица шестидесятилетней женщины. Бесшабашная пляжная прическа все больше оказывалась жидкими, напоминавшими рыжий цвет комками начесанных и местами обожженных завивкой и химией некогда шикарных лисьих волос.
«Постричь бы наголо и отрастить все заново!» — промчалась безнадежная мысль... Одеяние ее теперь уже было схоже с поношенным рабочим платьем живущей от зарплаты до зарплаты матери-кормилицы большого и голодного семейства, которая только что, еще не успев смахнуть капельки пота со лба, закончила подрабатывать по совместительству мытьем подъездов в бесконечных и серых «хрущевских пятиэтажках»... «Вот это пляж!» — резануло меня по голове.
— Здравствуйте,— протянула она осторожную руку.
— Добрюха,— ответил я с легким пожатием.
— Ты че? — успел шепнуть на ухо подоспевший Буйнов, — не можешь, что ли, сказать просто — Коля...
Это случайное знакомство почти точь-в-точь походило на весеннее знакомство в 74-м, когда в Московском Ленкоме после репетиции спекталя «Тиль» при выходе со сцены я совершенно неожиданно столкнулся с невероятно скромной девицей, которая, почти как двух грудных детей, бережно неся две электрогитары, остановилась и, пропуская меня, с ужасно стеснительной улыбкой и небесно восторженными глазами тоже сказала мне такое же простое «здравствуйте». «Здравствуйте», — машинально ответил тогда я и как ни в чем не бывало прошел мимо. Только и подумал: «Вот еще одна помощница у Шаха!» «Помощницу» ту я принял не то за театральную уборщицу, не то за кроткую костюмершу, помогающую рок-музыкантам «Аракса» убирать со сцены инструменты после репетиции. Одета она была неброско, даже бедно, в длинное синеватое сатиновое платье, которое как-то соответствовало моде того времени.
Помощница... ну и помощница! Через день, на прогоне спектакля «Тиль» я буквально похолодел — на мгновение: та, что так стеснительно и восторженно здоровалась со мной, оказалась — это немыслимо — Инной Чуриковой. Дело в том, что она действительно была в восторге от «Аракса», и она действительно помогала его музыкантам убирать после репетиции инструменты... прямо в одеянии Нелли, роль которой исполняла неподражаемо. Кстати, как потом выяснилось, здоровалась она так со всеми... Меня же, еще до той неожиданной встречи, только что поступившей в театр актрисе представили издали как поэта-авангардиста, вынужденного временно подрабатывать установщиком аппаратуры в «Араксе».
Вот и теперь это простое и до невероятности схожее «здравствуйте» напомнило мне то далекое, пятнадцатилетней давности. Только на этот раз я узнал ту, что так здоровалась со мной: еще бы - это была Алла Пугачева.
Да. Можно было бы сказать: «Другой я представлял ее себе в жизни...» Можно было бы... Но зачем так говорить, если я ее не представлял себе - никакой! Не представлял - и все! Зачем что-то выдумывать? Что телевизор - большая иллюзия я знал. И этого было достаточнот чтобы у меня не было никаких иллюзий.
Однако потрясающее превращение не прекращалось Няпротив. Начиналось новое преображение. Она уселась. Заговорила, Попросила настежь открыть окно, в которое сразу ворвалось эхо московского затяжного дождя. Скоро ради встречи был накрыт неплохой стол. Точнее, на вместительном журнальном столике появились присущие столичному августу дары природы и «блатных» московских прилавков. Откуда ни возьмись возникла непочатая бутылка виски и
вернулась исчезнувшая было посудина с французской надписью «Камю». Возвращение этой, основательно начатой Барыкиным в моем присутствии, посудины было вызвано тем, что большинство вначале ну просто терпеть не могло виски... Быстро разделив оставшиеся капли коньяка, мы услышали внезапный тост: «Обычно говорят: выпьем за все что было, а я хочу предложить выпить за все, что будет!» И с этими словами, чокнувшись со всеми моя новая
знакомая выпила свои капли... '
Выпила и, спешно перебросившись последними впечатлениями, попросила гитару. Пока ходили за гитарой, я успел получше рассмотреть такую знакомую всем незнакомку, однако мало что смог добавить к своему первому впечатлению. Разве что продолговатые розовые ногти рук обратили на себя жадное мое внимание. Были они, разумеется, ради театральных ролей лакированными. И еще: на оголенных частях ног торчали в разные стороны одинокие рыжие волосинки. А так... больше ничего особенного! И хотя всегда - великое множество народу крутится вокруг нее, показалась она мне одинокой, как одиноки те рыжие волосинки на ее походивших по белому свету ногах.
Вздрогнули и заиграли струны, и она негромко, но очень внятно запела. Она хотела и показывала свои новые, находящиеся еще в работе, песни. Показывала их варианты и спрашивала: какие лучше? Слушала ответы, притягивая, как магнит, каждое слово. И... оставалась при своем мнении, которое, судя по всему, все-таки координировалось в зависимости убедительности услышанного.
Пела-пела, слушала-слушала и вдруг с заразительной пугачевской интригой проговорила: «А хотите, я вам покажу свой «подпольный альбом»?»
— А ну-ка, — чуть ли не хором насторожились мы.
— Я не очень-то рискую его показывать где попало, но здесь, кажется, это будет к месту, — сказала она и тотчас запела уже совсем незнакомым мне голосом такие круто-иронические строчки, что я даже задохнулся от зависти, когда на мой вопрос: «Кто написал?» — она
довольно спокойно и просто ответила: «Сама». До сих пор звучит в памяти шутливая припевка из того «подпольного» ее альбома: «Старик, ты не врубаешься ваще...»
Посыпались восторженные сравнения: дескать, это же — как Высоцкий в юбке... «Почему как?.. — внутренне, не желая нарушать течение вечера спорами, не согласился я. — Почему как?.. А может быть, просто дух его нашел свое продолжение в ее отзывчивой, как зеркало, душе?! И вот
оно, то продолжение,— перед нами! Пой еще, Алла! Такой тебя еще никто не слышал. Это — новый твой рок! Пой!»
...В обращении и у Буйнова, и у Барыкина я заметил по отношению к Пугачевой «ты», но какое-то уж больно робкое было это «ты», очень напоминая «Вы» с большой буквы: очень уж неуютно в их «ты» чувствовала себя рядом с «ы» буква «т»...
Внезапный телефонный звонок прервал пение. Срочно звонил кто-то из ее домашних: не то обворожительная дочка Кристина, не то незаменимая Люся... Оказалось, на другом конце провода просто не знали, что делать, поскольку в квартиру рвался какой-то неизвестный. Вначале «всемогущая» Алла терпеливо давала советы, потом, еле сдерживая свое полное «Я», стала отдавать «неоспоримые» приказы — кому и как звонить, чтобы наконец-то добиться вызова участкового. Закончив «переговоры», растерянно выдохнула: «Это же кошмар какой-то! Опять кто-то рвется, грозит выломить двери, если не откроют. А перед этим с такой же угрозой приперся в рясе поп, что ли? Участкового уже не дозовешься... О господи! Кошмар какой-то!» Еще сыплются ее последние беззащитные проклятия в чей-то строго определенный адрес, у меня же перед глазами встает иная, известная всем, картина: в ней экранно-песенная Пугачева тоже со ссылкой на — надо думать, дисциплинированного и безотказно действующего — участкового легко и лихо находит общий язык с разгулявшимися не в меру соседями. И смех, и грех, но куда денешься, когда случаются такие вот ассоциации?
Тут же вспоминается другая история, также как-то связанная с милицией. История, рассказанная мне поэтом Колей Зиновьевым, одним из главных виновников этого не просто любопытного происшествия. А дело было, если мне не изменяет память, приблизительно так...
Где-то в начале восьмидесятых, во времена, когда, кажется, Алла уже с большим успехом исполняла зиновьевскую песню «Паромщик», Коля однажды предложил ей «посидеть-покалякать» в Це-Де-эЛовском ресторанчике, в знаменитом «деревянном зале», где якобы, по неизвестно от кого дошедшей до нас легенде, был первый бал Наташи Ростовой. Короче говоря, предложение было принято, а время — назначено. И вот в условленный час, кажется, сразу после очередного удачного концерта, с букетом роскошных роз, успешно преодолев барские ступени, Пугачева совсем было уже собралась ступить в знаменитый «писательский общепит», как ни с того ни с сего ее резко остановил властный голос швейцарши:
— Девушка! А ну-ка — ваш членский билет Союза писателей СССР!!!
— Какой еще билет? — улыбнулась Пугачева. - У меня нет никакого билета...
— Ах, нет. Тогда... милочка без билета... пожалте на выход!
— Но меня пригласил в ресторан поэт Николай Зиновьев. Наверняка он меня уже ждет...
— Его там нет! И вообще, знаете, девушка, если мы будем пропускать всех девиц, заявляющих, что их якобы пригласил поэт Николай Зиновьев, то этот зал из ресторана Союза писателей превратится в публичный дом...
— Что? За кого вы меня принимаете? Разве вы не видите, кто я?
— Все вы так говорите!
— Нет! Вы присмотритесь получше!
— Чего мне к вам присматриваться? Я ж не мужчина, чтобы присматриваться к разным молоденьким юбкам. Я женщина... строгой нравственности. И потом... я женщина в солидном возрасте. Да и вообще, в конце концов, я на работе! Пожалте немедленно на выход, милочка!!!
— Нет-нет! Постойте! Вы меня просто не узнаете...
— Нечего мне вас узнавать! Последний раз говорю: оевобободите вестибюль! Иначе вызову милицию...
(Здесь надо перевести дух и сделать несколько крайне необходимых пояснений, почему в Союзе писателей граждан обслуживают не швейцары, а швейцарши, и кто они такие, эти самые швейцарши? Почему не швейцары, а швейцарши, этого, по-моему, никто толком не знает, хотя существует среди писателей с незапамятных времен предание, что женщины, особенно пенсионного возраста, на подобных постах абсолютно неподкупны и совершенно несговорчивы. Не знаю, как где, но в Союзе писателей эта примета действует давно и безотказно: сам Господь Бог без членского билета там не пройдет! Для писательских швейцарш нет в мире авторитетов, кроме авторитета членского билета! Если не верите, проверьте сами!)
... Девушка, вы что, не слышите? Освободите вестибюль! Ах так! Я вызываю милицию... Милиция! Милиция!
Пугачева в смятении. Пугачева — во гневе. Летит телефон. Летят шикарные розы. Милиция же — тут как тут. Однако молоденькие ребята в милицейской форме и не собираются усмирять эту «молодую аферистку». Наоборот, они покатываются со смеху. Бабка же, швейцарша, бьется в истерике: «Не пущу!»... и в диком недоумении хватается за сердце, поскольку сбежавшееся на крик руководство ЦДЛ хватается за голову и трепетно лепечет: «Алла Борисовна! Алла Борисовна! Примите наши всяческие извинения... Примите!» Извиняется и не знает, как ее успокоить и куда ее усадить. Между тем, кто-то разобравшись, в чем дело, звонит домой Зиновьеву, а тот как ни в чем не бывало нежится, удобно устроившись на мягких подушках. Оказывается, у него совсем из головы вылетело, что он сегодня пригласил в писательский ресторан «посидеть-покалякать» — Пугачеву... Бедная Алла!
И вот она сидит передо мной, как говорит Буйнов, «царица русского рока». Барыкин, кивая в мою сторону, восторгается: «Вот он — так интересно пишет о нас... Он, пожалуй, первый настоящий писатель, решившийся написать в художественной форме о нас — людях русского рока. Знаешь, — обращается к Пугачевой, — он пишет даже о наших предках, даже о родословной наших прадедушек и прабабушек».
— А у меня бабушка по фамилии Бухарина была,— неожиданно вставляет Пугачева, — однофамилица, конечно...
Многие о ней мне рассказывали, еще больше о ней написано — разного, однако у меня свое о ней представление, и в нем я не стану повторять общеизвестное, тем более что я имею сугубо свой взгляд, ибо познакомиться мне с ней довелось настолько, что я вправе сказать:
«Действительно, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать!» Да! Многих я слушал, многое слышал, и вот мой обобщающий о ней вывод... Если Павел Слободкин в какой-то мере «крестный отец русского рока», то Алла - в полной мере! — его «крестная мать»... Ныне он испытывает робость перед ней, а ведь, говаривали, было когда-то... на гастролях в ГДР, когда она еще только расчищала себе место на роковом небе «звезд», бессменный великий диктатор «Веселых ребят», претендуя на положение всевластного супруга, при всех ударил ее... Было-было... И чего только не было? Вот уж недаром сказано: «Через тернии лежит путь к звездам!» Да. Испокон веку непростой была судьба российской актрисы. Еще Герцен говорил про это. Ого-го
сколько прошло! А что изменилось?
...Тихо, бессмысленно брынькает гитара. В руках Пугачевой к ней возвращается сознание. И вот она снова ноет. Затем поет Барыкин, показывая Алле свои новые вещи. Вспоминается его категорическое: «Чужих песен я не пою!» Барыкин поет «Кресты и звезды». Песня Пугачевой нравится, и она потихоньку начинает подпевать. Допев до конца, она вдруг решительно заявляет: «Хорошая концовка! Но! Ее обязательно надо переписать. Ты ведь тут передаешь звон колоколов всей Руси, а обходишься одними электроинструментами. Так нельзя! Вместо колоколов не могут звучать неколокола, тем более - в сцене Крещения Руси». Я перед этим, один на один с Барыкиным, восторгавшийся силой именно этого места, не могу с ней не согласиться. От таких
доводов я сразу ложусь на лопатки! А Пугачева уже слушает дальше. Что нравится, предлагает попробовать включить в предновогоднее представление своего Театра песни. Барыкин осторожно спрашивает: «А как на это посмотрит власть?»
— Там... я сама власть! — как бы невзначай бросает Пугачева. Барыкин успокаивается. Работа продолжается. Так создается будущая программа Театра песни Аллы Пугачевой. Программа называется «Рождественские встречи».
Разгорается какое-то обсуждение. Барыкин с восторгом вспоминает Бергера. «От Бергера я тоже была без ума», — признается в любви Алла. С этими словами что-то срабатывает в ней, а позже, в первые декабрьские дни 89-го года, на афише «Рождественские встречи» я прочитаю: «Леон Бергер (Австралия)».
«Вот она какая быстрая - эта Алла! Если уж что-то задумала — не любит откладывать, как я, в долгий ящик», - мысленно признаюсь я себе, стоя рядом с Леней Бергером после одного из его выступлений на «Рождественских встречах». Напротив стоит Пугачева, и Леня спрашивает ее:
— Ну как у меня... получается, Аллочка?
— Ленечка! С каждым разом ты поешь все лучше и лучше, — признается ему в своей давней любви Алла, кинув в мою сторону еле-еле-еле заметный взгляд...
Но это все еще в будущем, а пока мы сидим в уютной гостиной и опять слушаем новые песни. На этот раз уже сам Буйнов показывает, что он сделал. И Пугачева становится такая, что, можно сказать, целиком превращается во внимание. Но это только можно сказать... На деле же ничто существенное не укрывается от ее локаторов — глаз и слуха. Ну — хитрая Алла!
И вновь перед глазами «Рождественские встречи». Восьмое декабря. Вечер. Самое начало. Начинает Буйнов. Идет феерическое представление мгновения из мифа о Христе. Слышится песенное приветствие Христу и,— едва смолкает последний аккорд этого приветствия, как одиноко стоящему на огромнейшей сцене певцу (это — Буйнов) тоже летит на весь Олимпийский Дворец приветствие: «Здравствуй, Буйнов!» Это — озорная и мудрая Алла. Она-то знает, что
делает, связывая для попавших сюда тысяч счастливчиков два имени в одно... Смелая Алла!
... Подают кофе. Буйнов заканчивает свое пение. И вдруг Пугачева просит побыстрее дать бумагу и ручку. Что-то напряженно записывает. Вздыхает. С облегчением. Начинает пить кофе. В эти секунды я искоса вглядываюсь в ее лицо, но не замечаю никаких следов от осколков стекла... А сколько было пугающих слухов о том нелепом случае с Джуной! Одна — на многое способная знахарша. Без другой же себя сегодня не представляет целый народ, ибо уже привык, что она время от времени поддерживает его пошатнувшийся душевный настрой. Будь же здорова, любимая Алла!
Я смотрю на нее, вспоминаю первое впечатление, когда она явилась в свете буйновской гостиной, и замечаю, как все это, первоначально поразившее меня в ее внешности, совершенно уходит на задний план и становится абсолютно несущественным. Если бы были Боги, после этой встречи я счел бы, что у меня состоялось знакомство с Богиней — покровительницей самых современных искусств. Да! Она вся преобразилась... Опять вспоминается некрасивая, но
потрясающе обаятельная Чурикова, затем... Ермолова — любимая чуриковская русская звезда театра. Да. Видимо, и невзрачненькая Ермолова брала всех тем же, а именно — благодаря обаянию того, что она делает! В этом, а не в привлекательной наружности, настоящее величие и Аллы Пугачевой, которому, быть может, и через 200 лет не будет грозить никакое развенчание. Действуй, Алла!!!
Я смотрю на часы. Собираюсь уходить.
— Самое интересное только начинается, а вы уходите, — в ее голосе слышится неожиданное сожаление.
— Знаете что! — говорю я.— Приезжайте ко мне все в гости!
— О! Если бы вы знали, как клево в его лесном тереме, — кричит Буйнов.
— Решено. Едем!— поддерживает его Алла.— Берем телекамеру и едем! Сделаем фильм всем на память...
— Что ж, я буду рад вам в любое время,— говорю я уже с порога. (До встречи, незабываемая Алла!)
Вот какой может быть Алла Пугачева. Между тем, по откровениям постоянно окружающих ее и систематически видящих ее мечущееся состояние — у нее назревает невыносимый, с дыханием пропасти, кризис, ибо то, что она делает, ее уже совсем не устраивает, хотя оно все еще
очень продолжает нравиться остальным. Тяжело ей. Неимоверно тяжело. Только она — сильная личность, поэтому она не унывает, не очень-то унывает. Несдающаяся Алла! И все-таки: как же ей тяжело быть Пугачевой...
Я все явственнее замечаю, что выйти из этого кризиса значит для нее выжить, ибо — развитие ее дошло до такой точки, что дальше... либо — конец, либо — переход на новую, гораздо более высокую орбиту творчества. Теперешнее ее развитие уже даже физически не существует без грандиозности творческого масштаба. Как говорится, все ближе к богу, хотя его и нет, к сожалению, что известно мне совершенно точно! Я, как и Выcоцкий, не верю в бога. Я очень знаю все это и поэтому собираюсь ставить с ней всемирную поэтическую рок-трагедию «Истерика», главный герой которой «Крик души», мою трагедию смешно сказать, удостоенную литературной премии Московской го комсомола и московских писателей, удостоенную, но и во времена гласности преданную гласности лишь отчасти. Кстати, отмеченное премией пытались однажды издать полностью отдельной книгой и издали, но «от моего имени» свет увидела якобы стихотворная брошюрка «Эхо», в которой мои самые основные стихи буквально через строчку были даны в чьем-то таком сглаживающем изложении, что я вправе сказать: мой живой поэтический «Крик» был кастрирован в некое стихоподобное «Эхо».
Ах... Пугачева, Пугачева! Она ведь нужна не только нам, но и всему миру. Скольким она дала жизнь! Скольких она спасла! Так поможем и мы ей! Да здравствует спасенная Алла! Вперед! На трагедию!
... Да, еще собирался я описать всю рок-историю ее жизни — от и до, но однажды приезжают Буйновы и говорят: «Пугачева сказала: «Мне нагадали, что, если я сделаю воспоминания о себе, то тогда я быстро умру...» Что тут скажешь? Суеверия есть суеверия. Очень они распространены среди артистов. Впрочем, как и среди некоторых писателей. Например, по рассказам знающих людей, 90-летний Леонид Леонов не печатает свой последний роман лишь потому, что ему якобы болгарская баба Ванга нагадала: как только он издаст эту книгу, так и умрет. Кстати, и Пастернак, и Евтушенко не избежали подобных опасений. Что ж, душе не прикажешь! Тем более — чужой. Поэтому я и решил, уважая право каждого человека на свой подход к жизни, оставить
этот портрет неоконченным. Оборвем здесь недописанный мною портрет Аллы Пугачевой. Впрочем, недописанный еще и потому, что еще многое предстоит этой божественно способной женщине. Кстати, выворачивает меня, когда называют ее Алла Борисовна... Какая она вам Борисовна?! Она просто Алла. Вечная Алла Пугачева!!!
Р.S. Прошу прощения, если не все понравилось. Такова — выплеснувшаяся на поверхность жизнь! Правда и страсти переплелись в ней так, что уже не отделить одно от другого. Содержимое должно само отстояться, как вода в свежевырытом колодце, и тогда страсти улягутся, а правда останется. Останется — навсегда!