Клуб Апрель

Во вторник, 24 августа, в польском городе Сопоте открылся традиционный международный фестиваль эстрадной песни. От Советского Союза на него отправилась представительная делегация: композиторы Раймонд Паулс и Александр Колкер (оба входили в состав жюри), дирижёр Станислав Горковенко, артисты Ирина Понаровская, Геннадий Бойко (оба представляли фирму «Мелодия», вокальный дуэт из Риги Нора Бумбиере и Виктор Лапченок. В качестве почётного гостя на фестиваль была приглашена Алла Пугачёва.

Между тем главным исполнителем в этом списке была Понаровская, на которую возлагались особые надежды. В Сопот она повезла песню «Мольба» Александра Журбина и Ильи Резника. Вот как описывает те сопотские дни Александр Колкер: «Чтобы добраться до Сопота, надо с варшавского аэродрома переехать на другой, маленький. Там погрузиться на допотопный самолётик. И если количество взлётов будет равно количеству посадок, ты через час окажешься в столице международного песенного форума.

Стояла жара. Я был засупонен, как будто отправлялся в Гренландию. Строгий, застёгнутый наглухо плащ. Строгий скучный галстук. Строгие чёрные полуботинки. Член международного жюри, представлявший великую державу, должен был выглядеть респектабельно. И я выглядел.

Вылет в Сопот задерживали. Член жюри от другой великой державы — США — закирял в каком-то варшавском кабаке. Найти его не удавалось. Я тихо плавился.

Но вот какой-то старомодный супер-»бьюик», вспомнив молодость, с шиком подкатил к аэропорту. Прибыл американец!

Я приготовился к чопорному знакомству с коллегой.

Из авто вылез человек лет шестидесяти с плойками редких волос, босиком, в трусах и в ситцевой мятой бобочке. На американской груди топоршились седые заросли.

— Дай закурить, — обратился он ко мне, — жара, как на Дерибасовской! Слушай, — продолжал он фамильярно, — твой фейс мне явно знаком. По-моему, мы встречались на Привозе в Одессе…

Скудные злотые, выданные представителю великой державы, были истрачены в первый день. Я купил в «комиссе» дочери вельветовый костюмчик. Она просила.

Вечером ко мне в номер пришла вся наша гопа. Они приехали сюда днём раньше. Возглавлял компанию Костя Щербаков. Сейчас он первый заместитель министра культуры России, человек, пользующийся заслуженным авторитетом у артистов и музыкантов, художников и библиотекарей, а тогда пил здорово!

Страшной пожирающей силы смерч пронёсся над моим столом. Коньяк, водка, икра двух цветов, обязательная в загранпоездках копчёная колбаса. Короче. Утром я случайно обнаружил на полу пачку хрустящих хлебцев.

Смерть отступила…»

После того как в первый фестивальный день состоялись выступления хозяев — поляков, два других дня — 25 — 26 августа — были отданы конкурсантам, которые соревновались в конкурсе студий и фирм грамзаписи. Вспоминает все тот же А. Колкер: «По Сопоту ездил пикап. На его борту огромными буквами было выведено — „Алла Пугачёва“. Поляки произносили Пугачёва, делая акцент на втором слоге. Наша звезда капризничала. То горло, то мигрень. Её выступление с Кшиштофом Кравчиком было под вопросом.

Конкурсные концерты проходили в Зеленой опере, вмещающей тясяч пять поклонников этого вида искусства. Жюри располагалось в центре зала. Нас было много, больше двадцати человек. Все мужики. Перед нами стоял лёгкий элегантный стол, на котором заранее разложили программу выступлений — «кто за кем» и «кто есть кто».

Я голосовал за наших изо всех сил. На концерте грамзаписей фирму «Мелодия» представлял Геннадий Бойко. Маленького роста, в смокинге с блестящими атласными лацканами, он смахивал на официанта. За оркестровый пульт встал Стасик Горковенко… Театр в виде огромного амфитеатра расположен на морском берегу. В вечерние часы море щедро делится своим теплом. Музыка, роскошные дамы (все — «экстры» и «полуэкстры», приближение ночи. Зал наэлектризован. В воздухе витает любовь… И на зал обрушился громоподобный, кондовый марш. Бойко пел, нет, Бойко орал про красное знамя, про комиссара, про кровь и смерть! Оркестр закончил фортиссимо — та-та-та-та!

Певец стоял с высоко поднятой рукой, как рабочий, оторванный от колхозницы из знаменитой мухинской скульптуры. Взгляд его был устремлён в космос!

В зале была тишина. Гробовая. Низко опустив голову, я незаметно проглотил большую таблетку валидола. По сценарию, цокая каблуками, уходил за кулисы Бойко. Комиссар, рабочий, трибун.

Утром я не вставал. Я лежал в койке и неотрывно смотрел на авиабилет, который скоро унесёт меня к моей Маше. Она накормит меня до отвала белорусскими драниками со сметаной…

А сейчас надо было лежать, чтобы экономить энергию. Один хрустящий сухарик утром и один вечером, перед сном. Тень голодного обморока повисла над моей кроватью…»

В тот же вечер состоялся последний конкурсный концерт. В длинной череде исполнителей, которые выходили на сцену, ярче всех выделялась наша певица Ирина Понаровская: она и песни спела вдохновенно («Мольбу» и «Была птица» на польском), и выглядела потрясающе сексуально — на ней было длинное платье с глубоким вырезом на спине, которое произвело ошеломляющее впечатление на мужской состав жюри. Да и мужчины из числа зрителей, которых в зале было предостаточно, тоже пали ниц перед Понаровской — её аж девять (!) раз вызывали на бис. В итоге Гран-при фестиваля достался именно ей.

Вспоминает А. Колкер: «Вечером решили вмазать за нашу победу, сбросившись „на немецкий счёт“ по сто злотых. Сославшись на больную печень, я отказался и вышел на воздух.

Возле входа в отель стоял, держась двумя руками за стенку, бедолага Бойко (наш певец от «Мелодии». — Ф. Р.).

— Какие суки! — пьяно твердил он. — Какие суки! Обидно, бля!..»

В том банкете участвовала и Алла Пугачёва, которая преподнесла Понаровской красную розу и поздравила с победой. На следующий день они поехали в Варшаву, где их снимало тамошнее телевидение. Жили певицы в одном номере, причём это был «люкс» со всеми соответствующими прибамбасами: фирменной едой, привозимой на тележке по первому требованию, великолепной ванной, прекрасным видом из окна и т. д. Понаровская могла себе позволить такую роскошь: вместе со статуэткой «Янтарного соловья» ей заплатили 25 тысяч злотых. Причём из этой суммы Госконцерт не взял себе ни одного гроша.